Жажду — дайте воды

Сахнов был очень доволен, он теперь, как женился, стал трезвенником, бережет себя для потомка…

Но на другой день Юзеф все же где-то добыл мне штоф водки.

— Выпейте за победу, пан офицер!..

Я позвал на пиршество своих комвзводов. Едва мы сделали глоток-другой за скорую победу, меня вызвали в штаб полка. Сахнов заложил сани.

— Небось вызывают сообщить, что в звании вас повысили.

Возможно, он прав…

Однако вызывали меня совсем по другому вопросу. Из штаба армии прибыли два офицера по важному делу. По этому случаю командир дивизии созвал совещание. Окончилось оно только в полночь.

Все уже собирались разъезжаться по частям — я сел в сани. Вдруг слышу, генерал говорит командиру полка:

— Холодно. Не мешало бы по стопочке пропустить…

— Да где же ее взять? — развел руками командир полка.

Генерал хитро подмигнул мне:

— А ну, герой-кавказец! Может, чем попотчуете?

— Если только чаем, товарищ генерал, — хмыкнул я. — Чем же еще?

— Едем к нашему герою. У него обязательно что-нибудь найдется.

В гостях у меня собрались, кроме генерала, командир полка, начальник штаба и Ерин. Расселись вокруг стола, замерзшие, усталые.

Я выставил уже ополовиненный штоф. Первым стопочку выпил генерал.

— Прекрасно! — сказал он, утирая губы. — Пить, оно конечно, негоже, но без ста граммов иной раз делается муторно на душе.

Потом мы пили чай, говорили о близкой победе.

Это была хорошая ночь…

Солдаты живут в тепле, каждый день проводим учения. К их хозяину приехал сын: молодой, высокий парень. Походка, манера разговаривать выдают в нем военного. Он очень радушно поздоровался со мной и проговорил:

— Мы давно ждали вашего прихода. Вы спасители Польши. Мы, поляки, обязаны вам за избавление от фашистского ига.

В глубине души я чувствовал какую-то неискренность. Он мне не понравился. Я предупредил своих солдат, чтоб остерегались его. А он всякий раз при встрече со мной улыбался и не уставал повторять:

— О, вы — наши спасители.

Ко мне заявились местный ксендз и староста.

— У нас свадьба. Не откажите быть гостем.

Что ж, придется пойти, нельзя ведь обидеть. Я побрился, надраил сапоги, и мы с Сахновым пошли. В подарок молодоженам понесли сахару и чаю, другого у нас, увы, ничего не было. Первой нам встретилась пани Марта. Я ей обрадовался. Она по-матерински чмокнула меня в щеку.

— О, милый юноша, очень приятно, что вы пришли.

Новобрачные в свадебных одеяниях. Стоят под елкой, украшенной разноцветными свечами. Меня, как почетного гостя, усадили рядом с ксендзом. Сахнов, который взял с собой автомат (на всякий случай), встал позади меня и посоветовал пить мало.

Среди молодежи был и сын нашего хозяина, тот самый тип, которого я невзлюбил.

Свадьба. Танцуют, поют. Пьют мало.

Пани Марта, ткнув пальчиком на звезду у меня на шапке, громко сказала:

— Эти люди спасли поляков и Польшу от фашистского ига. Надо выпить за них.

Я не пил ни капельки. Пани Марта не дала мне скучать.

— Я вернусь скоро в Варшаву. Надо создавать новую Польшу. О, я сегодня так счастлива!..

Мы танцевали с пани Мартой.

Расходились под утро. Староста вызвался проводить меня. Он слегка под хмельком, что-то без умолку говорит. А у дома своего стал зазывать нас в гости:

— Хоть на минуточку, пан офицер, прошу вас. Выпьем по стаканчику и разойдемся.

Он так просил меня, так умолял, что даже Сахнов поддержал его: надо, мол, зайти, уважить старосту.

Мы и впрямь выпили по стопочке, закусили мясом, поблагодарили и вышли.

Дошли с Сахновым до дому. Уже было совсем светло.

И тут меня вдруг скрутило. Такое началось: в желудке рези, голова раскалывается. Места себе не найду, того и гляди, богу душу отдам.

— Сахнов, позови Мушега.

Юзеф, его жена и мой связной суетятся. Я то прихожу в себя, то теряю сознание. Как в тумане, вижу испуганное лицо Мушега.

— Мацун поищи, Мушег, мацун[13]…

Все мои ребята собрались в комнате. Слышу вдруг крик Сахнова:

— Староста его отравил! Поймать негодяя!

Мушег трясет меня за плечи:

— Открой рот, пей мацун! Пей, пей!

Я начал пить. Вспомнил-таки испытанное средство. У нас в горах при отравлении только тем и спасаются.

Я пью, меня рвет. Уложили на санях. Перед глазами пламя.

Передо мной только белая дорога да ноги моей лошади.

Открываю глаза в медсанбате и вижу — наш генерал. Ходит взад и вперед по веранде. Вдруг слышу его голос:

— Умер?

Туман. Меня мутит. И все куда-то исчезает…

Только через три дня я встал на ноги. Шура кладет мне на лоб примочки.

— Кислое молоко тебя спасло. По свадьбам да по гостям ходишь, забыл, что вокруг враги…

Она говорит, а я с нежностью смотрю ей в глаза. Испуг и тревога сделали ее незащищенной, словно она маленькая. До чего же я, оказывается, люблю ее!.. Глупец!.. Я глажу ее дрожащую руку, а она спрашивает:

— Что это там за артистка объявилась?

Я продолжаю гладить ей руку. Рука дрожит все сильней и сильней…

Я выздоровел и вернулся в роту.

«Гостеприимный» пан вместе с улыбчивым его сынком сбежали. Самое ужасное, что нашли зарезанной в постели пани Марту.

Я получил приказ выступать.

Юзеф и его жена со слезами провожали нас. Юзеф сказал на прощание:

— Пан офицер, не обижайтесь на поляков и Польшу. Вас отравили враги поляков. Вспоминайте Польшу добром!..

Сегодня четвертое декабря. Через двадцать четыре дня мне исполнится двадцать один год. Записи мои отравлены.

Мы уже в сорок первом году заявляли: «Уничтожим Гитлера в его же логове». В глубине души верили в это твердо.

И вот настало время.

Мы держим путь на северо-запад, в Восточную Пруссию, на Кенигсберг. И холода тоже подгоняют нас. Вокруг разрушенные поселения.

Неожиданно с холмов ударили немцы. Пока мы опомнились, некоторых из наших уже убило. Я ввел в действие свои минометы и остановил огонь противника. Тем временем полевые пушки пришли нам на помощь. Приказал Сахнову соорудить мне удобный наблюдательный пункт.

— Зачем? — нехотя отмахнулся он. — Мы же сейчас двинем дальше?

— Едва ли это будет так скоро, — возразил я. — Ведь за этими холмами Германия. Тут бои могут затянуться.

Сахнов сорвал с головы ушанку и подбросил ее в небо:

— Уже? Уже Германия?!

Наверно, именно так, увидев очертания берегов Америки, радовались моряки Колумба.

Сахнов выдал автоматную очередь по Германии. Я засмеялся:

— Думаешь, твой огонь достиг цели? Надень шапку, Сахнов, простудишься. А голова твоя еще нужна Родине.

Что это за радость так полнит наши сердца?! Мы и впрямь на пороге обиталища противника! Неужто это так — и перед нами Германия, логово врага?

Да, да! Оно самое! Гнездовье врага. Его логово!

Мы не единственные и не первые вошли в Восточную Пруссию. Еще восемнадцатого октября наши советские войска вступили на эту землю.

Вот оно — гнездо фашизма.

Передо мной небольшая речка, ее крутой берег, и дальше равнинная Германия. Вон на снегу поваленное, рассеченное надвое дерево. Чуть поодаль — кирпичная ограда, за ней карликовые вишни. Дальше виднеется дом с черепичной крышей. С телеграфного столба свисают нити черных проводов.

Вот оно — гнездо фашизма, люди!

Обычная земля, где-то чернозем, где-то желто-золотистая. Местами болота, местами леса. И снег… Много-много снега… Обычная земля. И у меня нет к ней ненависти, к этой земле. Вся моя суть протестует против адова порождения этой земли, против фашизма.

13

Мацун — кислое молоко.