Вечный колокол

— Правда — одна на всех! Нет Правды моей и вашей! Тушите огонь! Завтра мы соберем вече, и решим — по-честному решим — что нам делать. Вы пришли сюда ночью не от силы, а от слабости! Что же это за сила, которая действует исподтишка? Тушите огонь! Завтра вы донесете до всего университета то, что хотите сказать, завтра вам дадут слово, и вы в открытую скажете, что надо делать. Тушите огонь!

— Тушите огонь, ребята! — выкрикнули сзади — профессора подоспели вовремя, — Скорей! Пока не разгорелось, тушите огонь!

— Тушите огонь, безобразники!

— Пока стены не занялись, тушите! Снегом, снегом!

Дана остановилась чуть в стороне — в ее осанке снова появилось что-то от княгини: она сверху вниз смотрела на суету и не двигалась с места, и Младу показалось, что он видит легкую улыбку, играющую на ее губах.

Студенты растерянно смотрели друг на друга: толпа исчезла, они перестали быть единым целым, стоило только посеять в их душах легкое сомнение в правоте.

— Смерть татарам! — неуверенно прозвучало перед крыльцом.

— Да что ж вы стоите! — крикнул кто-то из профессоров сзади, — шевелитесь! Займутся стены — не остановите!

— Быстрей, ребята! — двое профессоров протиснулись вперед, подталкивая студентов, и первыми принялись забрасывать пламя снегом.

А Млад смотрел студентам в глаза, и боялся моргнуть, чтоб не потерять с ними связи. Огонь начинал припекать с обеих сторон, клуб дыма влетел под крышу крыльца, и двое студентов за его спиной закашлялись. Млад привык к дыму, и слезы, выступившие на глазах, лишь придали его взгляду силы: дрожащая, прозрачная пелена смешала всех вместе — и студентов, и профессоров. Он словно смотрел на всех одновременно, и чувствовал всех одновременно, единым целым, и это было совсем не то единое целое, что пять минут назад. Только одна тень отделилась от остальных и ушла в сторону: мимо охваченных огнем стен, мимо домов профессорской слободы, по глубокому снегу — в лес.

А от факультетских теремов к ним бежали студенты, тысяча студентов: с лопатами и ведрами.

Млад простоял на крыльце до тех пор, пока не потушили занимавшийся пожар, хотя в этом не было необходимости. Он и сам не знал, боится ли чего, перестраховывается ли, и совсем не хотел признаваться самому себе, что просто не может выйти из того состояния, в котором оказался — губительный для шамана факт. Шаман должен уметь войти и выйти из любого состояния сам, по своей воле. Этому он и учил Ширяя с Добробоем.

Запах гари еще стелился по земле, когда Млад сел на ступеньки крыльца и прислонился головой к перилам, ощутив, что связанные руки затекли и не чувствуют мороза. Люди потихоньку начали расходиться, татарчата так и не рискнули отпереть дверь. После битвы с огнем наступало умиротворение — голоса стали тише, спокойней.

— Младик? — услышал он голос Даны и тут же почувствовал ее прикосновение к волосам.

Глаза открывать не хотелось — даже на то, чтоб поднять веки, не осталось сил. Но это была Дана, и перед ней Млад не мог показаться слабым и беспомощным. Ему вдруг стало неловко из-за связанных за спиной рук. Он поднял голову и хотел встать, но Дана присела на корточки за его спиной и начала возиться с кожаным ремешком, стягивающим его запястья.

— Руки отморозил, — проворчала она, нагибаясь еще ниже и хватая узел зубами, — и без шапки…

— Я… я сам…

— Что «ты сам»? — засмеялась она, — руки себе развяжешь? Сиди! Чудушко…

Узел ослаб, и через полминуты Млад уже тер затекшие запястья негнущимися пальцами.

— Ты идти-то можешь? — спросила Дана, накрывая теплыми руками его уши.

— Могу, — Млад схватился рукой за перила, но замерзшие, распухшие пальцы соскользнули, и от напряжения внутри все затряслось и разъехалось.

— Давай-ка я тебе помогу, герой… — Дана закинула его руку себе на плечо, — а то ты совсем замерзнешь.

Млад не чувствовал холода — наверное, и вправду начал замерзать. И только поднявшись на дрожащие ноги, вдруг подумал: а где же Ширяй? У него ведь тоже связаны руки! Млад оглянулся по сторонам, но шаманенка нигде не заметил.

— О твоем подвиге кощуны сложат песню, — Дана обхватила его пояс, не давая ему осесть на землю.

— Ты опять шутишь? — Младу было неловко опираться на нее всей тяжестью. Он мечтал носить ее на руках, и никак не предполагал обратного… Но ноги заплетались, подгибались колени, и земля уходила из-под валенок.

— Почему я обязательно должна шутить? Ну ты хотя бы ноги переставляй!

— Да, я стараюсь, — Млад улыбнулся.

— И ты еще удивляешься тому, что студенты тебя боготворят? Если ты вкладываешь в лекции хотя бы сотую долю своей силы, они должны испытывать священный трепет! Я сама едва не кинулась тушить огонь вместе со всеми!

— Я не смог выйти из этого по своей воле… Мой дед вздул бы меня за это. Это напрасная трата сил.

— Ты поэтому не можешь идти? — спросила Дана, и Младу послышалась нежность в ее голосе.

— Так бывает всегда. Мне надо настойки глотнуть, и все пройдет. Если бы не гадание в Городище, я бы не так устал. Так часто нельзя, нужно время на восстановление.

— Сейчас дойдем до тебя, ты глотнешь своей настойки, и я уложу тебя спать, хорошо?

Ширяй ввалился в дом, когда Дана умывала Младу лицо. Драка со студентами не прошла даром: кроме ссадин и синяков, в тепле у него пошла кровь носом. Прикосновения ее пальцев — нежные и осторожные — Млад находил необыкновенно приятными. Он перестал испытывать неловкость, настолько хорошо ему было в ее руках. И усталость уже не казалась невыносимой: сменилась расслабленностью и успокоением.

Дана успела вскипятить самовар, заварила чай, и это оказалось как нельзя кстати: Ширяй вернулся без шапки, промерзший до костей и весь в снегу.

— Ушел он от меня… — выдохнул шаманенок с порога.

— Кто? — не понял Млад.

— Кто-кто? Градята!

Млад сидел в углу, на лавке, с подушкой под спиной, запрокинув голову, а Дана суетилась вокруг него с мокрым полотенцем в руках.

— Градята — это ваш верховод? — спросил Млад, скосив глаза на Ширяя.

— Да, — буркнул тот, снимая обледеневший полушубок.

— Откуда он взялся?

— Я не знаю… Он давно приходит. Я думал, он в Сычевке живет, хотел узнать, у кого, — Ширяй повесил полушубок на гвоздь и скинул валенки, зябко поводя плечами, — а он через лес ушел, по тропинке…

Дана покачала головой, положила мокрое полотенце Младу на переносицу и подошла к двери: встряхнуть полушубок Ширяя. Млад вспомнил, что так делала его мама, когда он в детстве возвращался домой весь в снегу, и ему стало так хорошо от этого…

— В темноте я его быстро потерял, — продолжил Ширяй, — не увидел, где он сошел с тропинки… А может, он на Волхов вышел сразу. А может, и затаился где.

— Погоди, — сообразил Млад, опустив запрокинутую голову, — ты что, ходил за ним по лесу? Следил за ним?

— Ну да, — Ширяй сел за стол и придвинул руки к кипящему самовару, как к печке.

— Младик, голову подними, — строго сказала Дана, — сейчас я снег приложу.

— Знаешь, мне показалось, что этот человек опасен… — Млад испугался, представив себе жесткое лицо незнакомца и семнадцатилетнего юнца, вздумавшего за ним следить, — зачем тебе это понадобилось?

— Ну… Я захотел понять, кто он на самом деле.

— Лучше бы ты захотел это понять вчера. А еще лучше — неделю назад, — проворчал Млад.

Дана вернулась с крыльца, зачерпнув пригоршню снега, и сказала Ширяю, прикладывая смятую ледышку Младу к переносице:

— Стыдно должно быть.

— Млад Мстиславич уже дал мне в зубы, — Ширяй налил себе чаю и раскрыл книгу.

— Мало дал, — покачала головой Дана.

Ширяй посмотрел на нее недовольно, словно надеялся, что она поскорей уйдет, уткнулся в книгу, но не выдержал и спросил:

— Млад Мстиславич, а я, когда научусь сам шаманить, так смогу, как ты?

Млад пожал плечами — он на самом деле не очень хорошо понял, что с ним произошло и как у него это получилось.