Страница 112 из 114
Впрочем, это молчание доказывало, что Лаперуз действительно потерпел крушение у этих берегов. В тот же день Дюмон-Дюрвилю удалось найти другое доказательство. Гуляя со своими офицерами по берегу и отойдя на милю от бухты, он нашел в высокой траве большой медный колокол отличной европейской работы. Колокол был измят, словно его долго били камнями, чтобы расколоть на части. Один из молодых офицеров прочел внутри колокола надпись: «Фрегат „Буссоль“, 1785».
По приказу Дюмон-Дюрвиля двадцать матросов с величайшим трудом втащили колокол в шлюпку и отвезли на корабль. Дюмон-Дюрвиль старался понять, каким образом могли островитяне вытащить из моря и вкатить на берег такую тяжесть. Их, очевидно, прельстил блестящий металл, из которого был сделан колокол. Им хотелось разбить свою находку на части, но это не удалось, и они бросили ее.
А между тем Гемблтон рыскал по всему острову, из деревушки в деревушку, стараясь выведать хоть что-нибудь. Такое усердие очень тронуло Дюмон-Дюрвиля, и он стал лучше относиться к молодому англичанину. Через несколько дней Гемблтон привез на корабль старого островитянина.
— Это Моэмб, один из главных здешних вождей, — сказал Гемблтон капитану. — Он обещал рассказать нам всю правду, если мы дадим ему три туаза [87] красного сукна.
— Руж, — прошамкал старик.
«Руж» в переводе с французского значит «красный».
— Он был близок с погибшими моряками Лаперуза, — объяснил Гемблтон, — и знает несколько французских слов.
— Дать ему пять туазов! — закричал Дюмон-Дюрвиль. — Пятнадцать! Двадцать пять! Только пусть он рассказывает. Я награжу его так, что он купит весь этот остров со всем, что на нем находится.
И старик начал рассказывать. Гемблтон переводил его слова.
— Я был мальчиком, — сказал старик, — когда однажды ночью мы услышали страшный грохот, доносившийся с моря. Вся наша деревня выбежала на берег. Мы слышали голоса людей и видели над водой огни. Дул сильный ветер, волны были выше пальм. К берегу подплыла лодка, полная белых людей. Они развели на берегу костер, но мы к ним не подходили. Волны принесли на берег очень много мертвых. Мы снимали с мертвых сукно и длинные железные ножи.
Когда рассвело, мы увидели среди подводных камней, окружающих остров, три мачты вроде ваших. Они торчали прямо из воды. А дальше от берега мы увидели еще три мачты. На всех мачтах было много живых людей, привязанных веревками. Буря стала слабее, и белые, которые были на берегу, сели в лодку и поплыли снимать своих товарищей с мачт. Они привезли их на берег, но те не могли ни стоять, ни сидеть, а только лежали.
— Сколько же человек спаслось? — спросил Дюмон-Дюрвиль.
— Много, очень много, — ответил старик. — Но мертвых было еще больше. Мы сняли с мертвых очень много материи и хотели снять с живых. Но живые стали бросать в нас огнем из ружей, и мы убежали. Потом наступил мир. Я был другом белых и научил их говорить по-нашему. Когда больные выздоровели, белые стали строить большую лодку. Они строили ее два года и жаловались, что у них нет железных топоров. Когда лодка была готова, в ней поместилась только половина белых, и то там было тесно. Лодка та была как ваш корабль, с парусами и мачтами, но гораздо меньше. Те, кто поместился в лодку, обещали остающимся прислать за ними большой корабль. Они уплыли и больше не приезжали.
— А в какую сторону поплыла лодка? — спросил Дюмон-Дюрвиль.
— А вон туда! — Старик махнул рукой на северо-восток.
«Они, видно, хотели достигнуть голландских владений в Индонезии, — подумал Дюмон-Дюрвиль. — Но это им, конечно, не удалось: слишком уж туда длинная дорога для маленького самодельного кораблика. Они, наверное, погибли где-нибудь в пути. Но где? На северо-восток отсюда лежат сначала Соломоновы острова, потом острова Адмиралтейства. Неужели английский капитан Гэнтер говорил правду, утверждая, что на островах Адмиралтейства он видел туземцев, одетых во французские мундиры!»
— А что же стало с теми, которые остались на острове? — спросил он старика.
— Они построили себе деревянную крепость, — продолжал старик. — В крепости были дома, сделанные из дерева, а не из соломы. Мы несколько раз воевали с ними, но потом мирились и снова жили дружно. Белые каждый день выходили на берег посмотреть, не пришел ли за ними корабль. Наконец, через несколько лет, они увидели два больших корабля. Тогда они стали кричать и стрелять в воздух из ружей. Они говорили, что это корабли их собственного племени, потому что там были белые флаги. Но на кораблях их не услышали: ветер дул в тот день в другую сторону. Корабли прошли мимо и не вернулись. Белые, оставшиеся на острове, плакали.
— Это был д’Антркасто, — прошептал Дюмон-Дюрвиль.
— Их с каждым годом становилось все меньше и меньше, — говорил старик. — Они умирали от болезней, и товарищи зарывали их в землю. Наконец их осталось совсем мало. Время шло. В нашей деревне мальчики уже сделались стариками, а белые все ходили к морю смотреть, не пришел ли за ними корабль. У них кончились все пули, и их ружья не могли уже больше стрелять. Мы узнали это, разрушили крепость и взяли всех белых в плен. У нас им жилось очень хорошо, мы привыкли к ним и обращались с ними как со своими. Но они скоро почти все умерли. Только четыре белых старика долго еще жили среди нас. Они всё ждали корабль. Почему вы не приплыли немного раньше? Они умерли всего три года назад.
Когда старик окончил свою речь, наступило долгое молчание. Слушавшие его моряки были глубоко потрясены этим трагическим рассказом.
— Возьми сколько хочешь красного сукна, Моэмб, — сказал Дюмон-Дюрвиль, — но отведи нас в то место, где была крепость белых. Мы хотим посмотреть ее своими глазами.
Старик согласился и повел их в самую чащу леса. Они увидели следы деревянного частокола. От него остались только груды трухлявых бревен. Стоило толкнуть их ногой — и они рассыпа́лись в прах. Внутри частокола, возле серебристого ручейка, стояло семь покосившихся домиков. Буйный тропический лес совсем задавил их. Многие деревья выросли прямо из земляного пола домов и, пробив крыши, распростерли над ними свои ветви. Осмотрев стены, Дюмон-Дюрвиль заметил, что они построены без единого гвоздя. Видно, спутники Лаперуза испытывали на острове недостаток в железе.
— Скажи, Моэмб, капитан Диллон видел эту крепость? — спросил Дюмон-Дюрвиль.
— Нет, — ответил старик. — Мы ему не показали. Он нас всё пугал и нам не понравился.
Внутри в домах было пусто. Никаких остатков мебели, посуды, одежды. Все, очевидно, успели давно разграбить предприимчивые островитяне. Но в самом последнем доме Дюмон-Дюрвиль нашел огромную, во всю стену, кипарисовую доску, на которой была вырезана надпись: «Boussole», что в переводе с французского значит «компас».
— Да ведь эта доска, судя по описаниям, была прибита к корме главного фрегата Лаперуза! — вскричал Дюмон-Дюрвиль. — Она, верно, оторвалась и была вынесена волнами на берег. Они хранили ее как память о своем погибшем корабле. Кипарисовую доску он отправил на корабль.
На следующее утро было решено осмотреть те камни, среди которых погибли корабли Лаперуза. Спустили на воду две шлюпки. Моэмб вызвался быть лоцманом. По его указанию шлюпки обогнули длинный мыс, и моряки увидели тянущийся вдоль всего берега коралловый риф с проломом посередине. Издали казалось, что в этот пролом с легкостью может войти большой корабль.
Но когда шлюпки подошли ближе, Дюмон-Дюрвиль понял, что это только обман зрения, что в проломе на глубине двух футов — огромные подводные камни.
— Вот здесь погибли корабли белых людей, — сказал Моэмб.
— Понял! Понял! — воскликнул Дюмон-Дюрвиль. — Лаперуз, верно, хотел через этот пролом подойти к берегу. Была ночь, бушевал ураган, и ему показалось, что тут настоящий пролив. А когда «Буссоль» начала тонуть, «Астролябия» пошла к ней на помощь и тоже разбилась о камни.
Моряки разглядели в воде что-то блестящее. Среди матросов нашлись добровольцы, которые разделись и нырнули на дно.
87
Туа́з — старинная французская единица длины, равная 1,949 м.