Страница 110 из 114
— А как попала на остров пушка?
— Пушка им досталась в одно время со мной, — объяснил Синглтон. — Двадцать лет назад я был матросом на одном купеческом корабле. Наш корабль сел на мель возле острова Тонгатабу. Бо́льшую часть нашей команды во главе с капитаном островитяне заманили в лес и там убили. Нас на корабле осталось всего тридцать человек. С мели сняться мы не могли. Когда у нас вышла пресная вода, мы сдались. Захватив и разграбив корабль, островитяне свезли на берег и нашу единственную пушку.
— А что же стало с вашими товарищами? — спросил Дюмон-Дюрвиль.
— Бо́льшая часть была убита еще в первый год нашей жизни на острове. Кое-кому удалось впоследствии попасть на проходившие мимо суда и уплыть. Теперь я остался здесь один.
— А вы отчего не уплыли, Синглтон?
— Ах, сэр! — вздохнул Синглтон. — Я живу на этом острове уже двадцать лет. У меня здесь жена и дети. Вожди обращаются со мной почти как с равным. А что меня ждет в Англии? Родные мои уже, верно, умерли, и денег у меня нет ни гроша. Видно, мне суждено умереть на этом острове…
На шестнадцатый день, 22 апреля, буря улеглась и ветер переменил направление. Якоря были подняты, и при громких криках моряков корабль отошел от рифа.
Дюмон-Дюрвиль повел «Астролябию» в бухту, в которой останавливался д’Антркасто. Теперь, когда опасность миновала, он решил приступить к главной своей задаче — розыскам следов пребывания Лаперуза на острове.
Колдунья
Дюмон-Дюрвиль обратился за помощью к Синглтону.
— Неужели у вас на острове нет ни одного человека старше пятидесяти лет? — спросил он.
Синглтон задумался.
— В центральной области острова живет одна старуха по имени Томага, — ответил он. — Сколько ей лет, я не знаю, но она гораздо старше всех здешних жителей. Она — дочь царя Тубо, который, по преданию, правил островом полвека назад. Островитяне считают Томагу колдуньей и раз в год съезжаются к ней на поклон.
— Ведите меня к ней, Синглтон, — сказал Дюмон-Дюрвиль. — Я хочу поговорить с Томагой.
Но отправляться в глубь острова было опасно. Дюмон-Дюрвиль стал уговаривать обоих вождей, Палу и Тагофу, остаться на корабле до его возвращения в качестве заложников.
— Я хочу поклониться вашей великой колдунье Томаге, — объяснил он вождям. — Оставайтесь пока на корабле. А вернувшись, я вас выпущу и щедро награжу.
К его удивлению, вождей не пришлось долго уговаривать. Палу и Тагофа сразу согласились. Их с почетом заперли в капитанской каюте и, чтобы они не скучали, дали им множество разных сластей: изюма, пастилы, пряников и засахаренных орехов. У дверей каюты был поставлен вооруженный караул, который должен был сторожить заложников.
Дюмон-Дюрвиль с небольшим отрядом моряков подъехал к берегу на двух шлюпках. Их сразу окружила несметная толпа вооруженных островитян. Но они держали себя очень дружелюбно.
— Пока Тагофа и Палу на корабле, вы в безопасности, — сказал капитану Синглтон. — Воины, опасаясь за жизнь своих вождей, не посмеют дотронуться до вас пальцем.
И они направились в глубь острова. Остров был густо населен. Пройдя через много деревень, оставив за собой много пашен и кокосовых рощ, они увидели зеленый холм, на вершине которого стояла хижина. В этой хижине жила колдунья Томага.
Томага вышла навстречу гостям. Это была сморщенная, лысая, крохотная старушонка с умными, подвижными глазами. Дюмон-Дюрвиль подарил ей топор, бусы и кусок красного сукна.
Завязался разговор. Синглтон служил переводчиком. Дюмон-Дюрвиль стал задавать колдунье вопросы.
— Помнишь ли ты Кука, Томага? — спросил он.
— Помню, помню, — прохрипела старуха. — Кук был первый бледнокожий предводитель кораблей, который посетил нас. Я тогда была совсем маленькой девочкой. Вот такой!
И она показала Дюмон-Дюрвилю на стоявшую в толпе девочку лет семи-восьми.
— А помнишь ли ты, Томага, д’Антркасто? — продолжал спрашивать Дюмон-Дюрвиль.
— Ну, его я помню отлично, — ответила колдунья. — Когда он приехал, я была уже замужем. Мой отец, Тубо, властелин всего Тонгатабу, устроил в его честь праздник на берегу залива. Я тоже была на этом празднике. Мы сначала пели, потом плясали, потом выпили очень много кавы.
«Отличная память у этой старухи!» — подумал Дюмон-Дюрвиль. И задал ей третий вопрос:
— Скажи, Томага, а не видела ли ты здесь каких-нибудь кораблей после Кука, но раньше д’Антркасто?
— Да, — кивнула старуха. — После Кука, но раньше д’Антркасто к Тонгатабу подходили два корабля, на которых было очень много пушек. Командира этих кораблей мы называли Луиджи. Он приехал на берег и подарил моему отцу много железа. Отец принял его очень хорошо, но один воин убил младшего брата Луиджи и отнял у него молоток. Все младшие братья Луиджи стали стрелять и убили много наших воинов. Тогда Луиджи увел своих младших братьев на корабль и уплыл в море.
— Не помнишь ли ты, какое знамя было на кораблях Луиджи — с красными полосами, как у Кука, или белое, как у д’Антркасто?
— Помню, — твердо сказала колдунья. — На кораблях Луиджи было белое знамя.
«Это был Лаперуз, — решил Дюмон-Дюрвиль. — На фрегатах Лаперуза развевались белые знамена королевской Франции!»
Предатель
Он попрощался с Томагой и пошел назад, потрясенный всем услышанным.
Синглтон покинул его, обещав к вечеру приехать на корабль. Дюмон-Дюрвиль сам повел свой отряд на берег, его сопровождала большая толпа.
На берегу матросы, которых он оставил сторожить шлюпки, донесли ему, что в его отсутствие островитяне вели себя беспокойно и угрожающе. Капитан приказал немедленно спустить обе шлюпки на воду и плыть. Но тут оказалось, что одна из шлюпок, меньшая, рассохлась и течет. Ее необходимо было законопатить.
Дюмон-Дюрвиль сел в большую шлюпку, а маленькую оставил матросам для починки.
— Когда почините, вернетесь на корабль, — сказал он и уплыл.
Подплывая к кораблю, он заметил на берегу суматоху.
Матросы, чинившие шлюпку, подверглись нападению толпы вооруженных ружьями островитян. Они связали моряков канатами и утащили в лес.
— Хорошо же! — воскликнул Дюмон-Дюрвиль. — За это предательство мне ответят ваши вожди! — И поднялся на палубу.
К нему подошел старший лейтенант, бледный и взволнованный.
— Капитан, вождь Тагофа сбежал, — доложил он, отдавая честь.
— Как?! — вскричал Дюмон-Дюрвиль. — Ведь я приказал сторожить их!
— Мы сторожили у дверей каюты, — ответил лейтенант, — но он, очевидно, выпрыгнул в окно и уплыл.
Тут только Дюмон-Дюрвиль понял, какой он сделал промах. Он забыл, что любой полинезиец с легкостью может проплыть полторы мили, отделяющие корабль от берега.
— А Палу?
— Палу тоже хотел выпрыгнуть, но он слишком толст. Он застрял в окне, словно пробка, и ни взад ни вперед. Нам пришлось рубить топором раму, чтобы втащить его в каюту. Я приказал надеть на него кандалы и бросить в карцер.
На берегу все были в смятении. Островитяне толпились вокруг своей единственной пушки. В подзорную трубу Дюмон-Дюрвиль увидел, что за пушкой стоят Тагофа и Синглтон. Синглтон вкатил в пушку снаряд и зажег фитиль. Грянул выстрел. Ядро пролетело между мачтами корабля.
— Изменник! — прошептал Дюмон-Дюрвиль. И крикнул: — К пушкам!
Двадцать пушек правого борта выстрелили разом. Грохот был такой, что казалось, будто небеса раскололись пополам. Пушка, из которой стрелял Синглтон, была сбита с лафета и лежала в кустах.
Тогда на берегу появились парламентеры, махавшие над головами зелеными ветвями. Это был знак мира. Дюмон-Дюрвиль разрешил им подъехать к кораблю.
— Смилуйся над нами, властелин кораблей! — сказали они. — Мы возвратим тебе всех твоих младших братьев.
Через полчаса все матросы, целые и невредимые, были на корабле.
Дюмон-Дюрвиль отпустил чуть не умершего от страха толстяка Палу, поднял якоря и вышел в море.
На островах Дружбы, которые давно уже, благодаря все чаще посещавшим их европейцам, превратились в острова Вражды и Ненависти, ему нечего было больше делать.