Телохранитель

Моё больное сердце буквально взрывается в моей грёбаной груди, разлетаясь на крошечные осколки, которые всё сильнее отягощаются чувством вины, раскаянием и такой большой печалью.

— Я тоже рад с тобой познакомиться, — отвечаю я прерывающимся голосом, улыбаясь сквозь эмоции.

Я заслуживаю того, чтобы меня повесили. После всего, что я сделал — за то, что бросил эту маленькую девочку барахтаться в моей яме страданий — я заслуживаю того, чтобы меня разрезали на куски и бросили на съедение стервятникам. Теперь я понимаю, что Шарлотта помогла бы мне. Мы бы с трудом, но всё же справились со всем. Она принесла бы свет в мой тёмный мир и придала бы мне необходимости решимости для того, чтобы найти свой путь. Это крошечное существо, такое живое и жизнерадостное, заставляет меня стыдиться.

Я обхватываю её маленькую ладонь своей огромной рукой и слегка надавливаю, надеясь, что она прочитает это так, как мне бы этого хочется. Я лишился дара речи.

Слегка хихикая, она сдвигает свою руку так, чтобы держать мою, и начинает тянуть меня к столу.

— У нас вечеринка.

Я смотрю на стол, вспоминая о том, что я впервые увидел, когда зашёл в сад. Чёрт возьми, она же не собирается заставлять меня разговаривать со своими мягкими игрушками, не так ли?

— Выглядит забавно, — размышляю я, пытаясь подавить непреодолимые ошеломляющие чувства, которые вызвала у меня Шарлотта. Это никуда не годится. Все эмоции прочно застряли у меня в горле, и у меня нет ни малейшего шанса чтобы их унять.

— Сядь, — она отпускает мою руку и указывает туда, где она хотела, чтобы я сидел, и я быстро подчиняюсь, ожидая следующих указаний.

Она выглядит восхищённой моей готовностью, и моя грудь действительно немного раздувается от гордости за то, что я доставил ей удовольствие.

— У меня тоже есть стол и стулья, — она указывает в дальний конец сада, на крошечный столик и набор стульев. Моя нога больше, чем сиденья этих стульев. — Тётя Эбби сказала, что ты слишком большой и можешь сломать их.

Благослови Господи тётю Эбби. Я уже боюсь сломать хрупкую маленькую девочку. И я не хочу рисковать, и ломать её игрушки.

— Я думаю, тётя Эбби права.

Шарлотта приподнимается на стуле, выглядя ещё меньше, когда начинает тянутся к краю, чтобы дотянуться до стола, длинные тёмные пряди её конского хвоста прыгают по её маленьким плечам. Она берёт маленький чайник и наливает немного воды в чайные чашки с напёрсток.

— Выпей немного чая, — она передаёт чашку, и я неловко сжимаю её между большим и указательным пальцами, стараясь не выглядеть большим неуклюжим болваном.

— Спасибо, — я отказываюсь от крошечной чашки и ставлю её на стол, потянувшись к внутреннему карману. — Могу я тебе кое-что показать?

Она мгновенно заинтересовывается.

— Что показать?

— Я хотел бы показать тебе фотографию твоей мамы, если хочешь?

— Я видела много фотографий моей мамы.

Её ответ заставляет меня задуматься. Конечно, у неё есть фотографии матери. Коридор заставлен ими. Но этого фота там точно нет. Это единственная фотография, на которой мы с Моникой вместе.

— Это немного другая фотография.

Она немного опускает голову, а на маленьком лбу появляются глубокие морщины.

— Почему?

Теребя фотографию в кармане, я на мгновение задаюсь вопросом, правильно ли я всё делаю.

— Ну, потому что я тоже в кадре, — нервничая, я выпаливаю эти слова и вытаскиваю фото, прежде чем успеваю убедить себя, что это плохое решение. — Вот, — я передаю его, стараясь не смотреть на фото сам.

Я не знаю, почему я храню его всё это время. Возможно, акт мазохизма? Это кажется разумным объяснением. Я был одержим этим последние несколько лет. Или, может быть, в глубине души, под всей этой извращённой горечью, я знал, что однажды пойму истинный смысл произошедшего и сделаю всё, чтобы вернуть мою маленькую девочку. Я предпочитаю думать так.

Я зачарованно смотрю, как её глаза начинают сиять, как бриллианты, когда она впервые видит своих маму и папу вместе. Она долго изучает изображение, её взгляд блуждает по каждому дюйму фотографии.

— Ты знал мою маму? — наконец спрашивает она, глядя на меня снизу-вверх.

— Да, — я указываю на фотографию, но она больше на неё не смотрит, теперь она не сводит с меня своих любопытных глаз.

— Какой она была?

Какой она была? Я знаю, что Эбби наполнила её маленькую головку обилием информации, которая выставит её мать в наилучшем свете. И так и должно быть.

— Тётя Эбби всё тебе о ней рассказала.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне, Она кладёт фотографию и продолжает наблюдать за мной, ожидая продолжения.

Что я могу сказать? Что Моника сломала меня. Что заставила меня хотеть убивать людей каждый день до конца моей жизни. Причина, по которой я отсутствовал в жизни моей маленькой девочки, заключается в том, что она обманула меня и сделала ненавистным, эгоистичным ублюдком, и я хотел защитить свою малышку от этого?

— Она была замечательной и красивой, как и ты, — мой ответ с лёгкостью преодолевает всё пережитое дерьмо, когда я заставляю себя вспомнить хорошие времена. Например, как мы встретились. Например, как быстро мы влюбились друг в друга. Впервые за многие годы я позволил своему разуму заглянуть так далеко в прошлое — во времена, когда ещё не было того пережитого дерьма, гнева и боли. Они были похоронены слишком глубоко. Эти воспоминания было слишком трудно найти. Но сейчас найти их вышло куда легче, чем прежде.

Она хихикает, её длинные ресницы начинают трепетать.

— Ты уже закончил сражаться с плохими людьми, папочка?

Её странный вопрос заставляет меня испуганно поднять глаза.

— Хм?

— Тётя Эбби сказала, что однажды ты вернёшься домой, когда закончишь сражаться с плохими людьми, — она вопросительно наклоняет головку. — Ты уже закончил сражаться с плохими людьми?

Я мог бы рассыпаться на куски. Боже милостивый, я на грани того, чтобы превратиться в огромное рыдающее месиво.

— Да, — я прочищаю горло и беру фотографию со стола, засовывая её обратно в карман. — Все плохие люди ушли.

Это не так. Никогда не будет так. Но они были в моей прошлой жизни, и это то, что сейчас имеет значение. У меня не хватает духу опровергнуть её предположение. Её невинность заразительна. Поэтому я решаю подыграть ей.

— Значит, что теперь ты можешь начать быть моим папочкой?

Вот оно. Я больше не могу их сдерживать. Их накопилось слишком много, и этим слезам некуда деваться, кроме как пролиться по моим щекам. Я яростно стираю их, шмыгая носом, как дурак. Я киваю, эмоции душат меня.

— Почему ты плачешь, папа? — она наклоняется и кладёт свою руку на мою.

— Я плачу, потому что я счастлив, — отвечаю я ей. — Я действительно счастлив, что теперь могу быть твоим папой.

Я, блядь, понятия не имею, как это будет происходить. Моё чувство собственничества по отношению к ней растёт с каждой секундой, что я сижу здесь. Я влюбился в неё. Безумно. Так чертовски сильно. Эта умная, милая, жизнерадостная маленькая девочка — моя. Я понимаю, что нам придётся делать всё постепенно. Познакомится поближе друг с другом. Сформировать связь. У меня нет на неё никаких прав или претензий, но когда я смотрю на неё через стол, то нахожу её горящие жизнью большие карие глаза.

Я понимаю…

Она полностью принадлежала мне, а я ей.

Глава 36

Ками

Наблюдая из кухонного окна, за тем, как он обращается с энергичной маленькой девочкой, я начинаю задыхаться, борясь с комком в горле. Он выглядел таким испуганным. Оставить его наедине с малышкой было одним из самых трудных решений, которые я когда-либо принимала. Но я полностью верю в него. Ему необходимо пройти через это, сделать последний шаг в своё прошлое и всё исправить. Прошедшая неделя прошла спокойно, я смирилась с предательством моего отца, а Джейк всё это время обдумывал своё будущее. Будущее со мной и, надеюсь, с той маленькой девочкой, которая сейчас знакомит Джейка со своими плюшевыми мишками. Я улыбаюсь, наблюдая, как Джейк осторожно протягивает руку и пожимает мягкую лапу очередной игрушки. Видит Бог, он находится в полнейшем ступоре от одного вида этой крошечной девочки и её коллекции плюшевых медведей.