Страница 9 из 9
— И что мне со всем этим делать? — думала Ольга, уставившись на выключенный телевизор, — странная какая-то история. Ладно, придет Полиграф — у него спрошу.
Что это за имя такое, Полиграф. Странное какое то. Надо обязательно у него спросить.
Конечно, нехорошо это, прямо как на войне капитулировать, но…
Размышления ее прервал звонок в дверь. «Уж не Полиграф ли?» — подумала хозяйка квартиры, открыла дверь и действительно увидела Полиграфа.
Недавно мне было видение. Согласно ему я должен сегодня посетить Ольгу, во что бы то ни стало посетить. К ней я и направляюсь, обходя лужи. Беда в нашем городе с дорогами. А Ольга — удивительная девушка. Одна из замечательнейших особей женского пола, встреченных мною на протяжении жизни. По законам жанра, я просто обязан был в нее влюбиться, но этого не произошло. К счастью, не произошло. Зато получил я еще один объект для своих исследований, с еще одним высокодуховным человеком познакомился.
Вот эта улица, вот этот дом. Я поднимаюсь, звоню в квартиру. Ольга открывает и приглашает войти, я вхожу. В глаза сразу же бросается ее новая работа — блюющий старик расположился среди роз. У девочки талант, определенно.
Предлагаю Ольге карамультук, она соглашается. В Харькове в определенных кругах не так давно появился обычай курить карамультук. Изготовляется он очень просто: берется семечка (жареная), чистится, всовывается в сигарету с фильтром. Впрочем, можно и без фильтра. Карамультук готов к употреблению. Не знаю, почему это называют карамультуком, но почему бы и нет, в конце то концов. У этого слова очень много значений, его даже как тост можно использовать. Едва ли не больше, чем у слова «хуй». Это давно уж не только вид оружия. Хорошая вообще штука, этот курительный карамультук, рекомендую.
Мы курим карамультук, Оля интересуется моим мнением об истории про Ризографа и йод. Ей интересно, как это можно изобразить.
— Знаешь, Ольга, — говорю, — если б я был танцором… В смысле, если б я и был художником, все равно бы ничего тебе не сказал. Не надо ничего изображать, Ризу это не понравится, он мнительный. Я тебе другое хотел предложить. Почему бы тебе не создавать картины из жизни древних? Стоит изобразить древний мир таким, какой он есть, со всеми этими сиренами, драконами, псоглавцами и так далее. Ведь современная пропаганда не учла кое-чего, гордо назвав все это вымыслом. Она не учла, что эти существа описаны в фольклоре совершенно чуждых друг другу, практически не пресекавшихся между собой культур.
— Я с тобой согласна, — отвечает Ольга, изготовляя себе еще один карамультук, — полностью. Но рисовать этого не буду. Бессмысленно. Подумают, тетя перечиталась мифами и Толкином, и теперь гонит пургу. Не воспримут. И дело тут не столько для меня в общественном мнении, сколько в том, что не мое это.
Оля достает буржуазное пиво, вспоминает о моем к нему презрении и достает роганское — специально для меня. Буржуазное пиво не опохмеляет. Следовательно, это вообще не пиво.
Мы говорим о творчестве, о масскультуре, всюду сующей свои гнилые щупальца. О том, что настоящий творец вынужден в наше время зарабатывать себе на жизнь чем ни попадя. Конечно, в капиталистическом обществе деньги лежат на дороге, и достаточно порой просто взять кредит, купить себе лопату и грести их, но люди искусства редко видят эти деньги. Они недальновидны.
Мы обсуждаем, кем же лучше работать человеку искусства, в мире фантазий своих замкнутому. Издавна популярна в этих кругах профессия дворника, работа весьма творческая, на подвиги вдохновляющая и престижная под определенным углом зрения. Но сходимся на том, что лучше всего все же быть кочегаром. Единственная проблема — нет практически в нашем городе кочегаров, и в других больших и интересных городах нет. Остается завидовать тихо Виктору Цою, этому Джону Леннону закатывающегося советского общества. Оля вспоминает какую-то политическую партию, программа коей состояла в том, чтобы каждый дом оборудовать котельной. Хорошо, конечно, было бы, но в общем, если честно, мне пофиг.
Я не особенно склонен говорить, но все же описываю все преимущества профессии сторожа. Сторож, он просто сидит, прислушиваясь к тишине или к музыке в наушниках. Еще он может жрать бутерброды и запивать их кока-колой, выходить курить может, если повезет. Но самое главное — сторож может выучить наизусть все стихотворения своих любимых поэтов, читая их на вахте. И он может писать что-нибудь сам.
Мой рассказ почему-то впечатляет Ольгу, ее вообще многое впечатляет, по-моему, это ее главный недостаток. Она даже хочет нарисовать что-нибудь в тему.
— Тебе бы все рисовать, — говорю я.
Мы долго молчим, затем Ольга заводит разговор о заброшенных домах. Она просто обожает заброшенные дома. Благо, этого добра в нашем городе навалом, даже в его центре. У нас вообще существует традиция половину домов не достраивать, возникла она уже после развала СССР. Видимо, это символизирует так и не достроенный в нашей великой стране коммунизм.
Я ненавижу заброшенные дома, о чем и сообщаю. У меня есть на то свои причины. Не то чтобы я был очень цивилизованным парнем, фанатом Европы и женской цивилизации, просто однажды в одном из таких зданий я свалился в подвал и сломал себе ногу. Странно, обычно, когда я падаю, время как бы притормаживается, я успеваю понять, что происходит и как именно я должен падать, дабы остаться невредимым. Но в этот раз ничего подобного не произошло, виной тому не внезапность, а то ли алкоголь, впрочем, это вряд ли, то ли дело в самом доме, в его духе, я думаю, что так оно и есть. Конечно, это было увлекательное приключение. Я впервые в жизни сломал ногу, впервые в жизни меня домой провожала девушка, а не наоборот. Даже не провожала, а можно сказать тащила на себе большую часть дороги. Я был тогда в неплохом настроении и рассказывал всем, что только советский человек может сломать ногу и быть при этом чертовски веселым, и чувствовать себя легко. Еще впервые в жизни я отжимал шапку от вина, раздавившегося у меня в сумке. Тем не менее, ебал я такие приключения. Единственное, что хоть как-то помогало мне не потерять душевного равновесия, когда я лежал в гипсе, так это мое воображение. Я представлял себя великим революционером, заключенным в тюрьму. Можно было вообразить себя, к примеру, Володькой Маяковским, знакомящимся с современным искусством, или Адольфом Гитлером, работающим над «Майн Кампфом». Правда, о своей борьбе я так ничего и не написал, да и она кардинально отличалась от борьбы Адольфа. Но прошли те славные времена, времена создания великих империй, теперь у человечества другие цели, о них после. Но хоть подобные размышления и несколько облегчали мою тяжкую участь, но я не хотел бы, чтобы все это повторилось.
— Ты становишься слишком циничным, — с обвинительными интонациями провозглашает Оля, — это не есть хорошо.
— Это есть похуй, — отвечаю я, — зато я знаю, что нужно делать.
— И что же, интересно бы узнать?
— Пора покидать этот ебучий город.
— Зачем же? — удивляется моя собеседница, — я люблю город, не могу без него.
— Нет, это город любит себя тобой. Между тем он пожирает тебя, откусывая по кусочку и питая своей голимой наркотой. Город мешает потенциальным святым стать истинными святыми, не дает своим жителям жить истинно духовной жизнью. Со всем его шумом, автомобилями, нищими и базарами.
— Ну, уезжай, — тихо и задумчиво произносит Ольга, — я остаюсь, я не готова.
— Ты никогда не будешь готова, — говорю я, прощаюсь и ухожу.
Я вхожу в метро, сажусь на подземную электричку, еду на вокзал. Там я покупаю билет, долго стою и изучаю его, куря сигарету за сигаретой. Затем сжигаю билет и ухожу из города пешком. Прочь. Хватит с меня.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.