Чёрный полдень

Меленея копала почти у самого края площадки. То здесь, то там были видны глубокие ямы, будто девочка и вправду искала под снегом клад.

— Знаки? — я прикусила губу. — Я видела знаки.

__________

История о призрачных зверях, дорогах, истинных парах — а также о травме, вине и, конечно, любви — рассказана в романе «Долгая ночь».

xxiii.

Найти их оказалось не так и сложно: я помнила, что влетела в металл вилами, а след от вил был хорошо виден во льду. А вот откопать было куда как сложнее. Снег доходил мне до середины бедра, но под верхним рассыпчатым слоем скрывался плотный ледяной панцирь.

Я нашла в руинах фрагмент шифера и копала им, а Меленея — как и раньше, голыми руками, перекидывая снег назад через плечо. Лёд я пробивала вилами, а лунная резала огнём, будто ножом. Это было ручное, оранжево-жёлтое пламя, горящее прямо в ладонях девочки. Смотреть на него было больно, как на солнце.

— «Боль или покой или», — вспомнила я. — Так написано вокруг меча. А здесь…

Здесь была полоса жёлтого металла, чуть притопленная в землю, но всё ещё отчётливо видимая. Шириной примерно в полтора пальца, она обводила рыцаря широким кругом, испещрённым насечками-знаками.

— «…и остаться и молчать и…» — перевела лунная, с интересом проведя пальцами по символам. — Эй, каменный! Они реально это сделали!

И, почти уткнувшись носом в полосу, поползла через снег, очищая знаки руками и бормоча слова себе под нос.

Заклинание было длинным, и я не могла даже представить, сколько ещё в нём такого — про «покоиться», «забыть» и «закрыть глаза». То, что читала Меленея, было совсем не похоже на заклинания, которые мы в школе заучивали наизусть, скорее — на что-то вроде странной молитвы.

— Жесть, — резюмировала лунная, пропахав носом всё кольцо. — Неудивительно, что тебе память отшибло! Странно, что ты вообще проснулся…

— Я почувствовал, — неохотно отозвался Дезире. — Меня звали. Очень настойчиво, с прошлой весны… может, и раньше.

— И ты?

Рыцарь вздохнул. Потом скосил взгляд на меня — и всё-таки рассказал.

Лунные живут долго, — говорят, почти бесконечно, — но, по правде, это сложно назвать настоящей жизнью. Они не нуждаются во сне, вместо этого закрывают глаза и сливаются с космосом. Тогда та искра сознания, которую дети Луны и назвают «я», становится частью вселенной и танцует в пустоте, как пылинки в столпе света.

Это может длиться… годами. Говорят, те лунные, что надолго останавливаются в Кланах, со временем учатся быть похожими на людей. Ещё говорят, что иногда лунные теряются в своём свете. Остаются в нём так надолго, что не могут больше найти путь ни в своё тело, ни в глаза рисунков и статуй. Тогда забытое тело кладут в ящик и увозят на острова.

Обычно же лунные уходят в свет сами по себе, по своей воле, и возвращаются тогда, когда того пожелают. Их можно позвать, — так же, как можно разбудить спящего человека.

Но Усекновитель — не совсем обычный лунный.

Он появился… морочки его знают, когда: даже в историях Леса он известен ещё по меньшей мере тысячу лет назад. В тех историях он приходит, вооружённый огромный мечом, чтобы наказать виновных; он знает откуда-то точно, кого именно карать, и безжалостный белый свет обращает их пеплом.

— Я чувствую, — вздохнул рыцарь. — Это нельзя объяснить.

Он чувствует, и это чувство похоже то на едва заметное покалывание, то на зуд, то на боль. И единственный способ избавиться от него — выполнить то, для чего и предназначен Усекновитель; и после этого можно будет уснуть вновь.

— Жрецы терпеть его не могут, — доверительно сказала Меленея и хихикнула.

А потом вспомнила, что ужасно на меня обижена, фыркнула и отвернулась.

— Но… почему? Ты ведь говорил, что делаешь… что-то правильное. И наказываешь только виновных.

Меленея в ответ засмеялась, а Дезире отозвался:

— Я ничего о них не помню.

Он вообще мало что помнил, — одни только бессвязные картинки.

…он идёт через мёртвое поле, глухое, страшное. И травы рассыпаются трухой от каждого шага, и с неба медленно падает сизо-серый пепел, крупными хлопьями — будто птичьи перья. Деревья стекают на землю смолой, и каждая тень на стволе — пасть, искажённая воплем ужаса. Тягучая маслянистая грязь цвета крови чавкает под ногами, и в этой грязи друзья навечно смешались с врагами.

И всё вокруг серое, или чёрное, или красное, или мёртвое. И ничто не дышит. И нет ни звука, и небо немое и низкое, и всё, что есть под ним белого — сияющий меч.

Тогда он поднимает его.

Дезире рассказывал всё это неуверенно, с извиняющейся полуулыбкой и взглядом снизу вверх, — словно сам сомневался, что говорит что-то разумное. А я только и могла, что кивать и хмуриться.

— Как это? Почему?..

Меленея пожала плечами и снова засмеялась. И сказала раньше, чем Дезире успел вставить хоть слово:

— Такие зверушечьи вопросы!..

— Какие?..

— Тупые, — она растянула губы в улыбке. — Ты ищешь смысл и справедливость. Нет их под светом Луны!

Я беспомощно глянула на Дезире. Но рыцарь молчал. И я, отряхнув рукавицы от снега, присела на своё место у меча и запрокинула голову.

Утро вступило в свои права, но ещё не успело раскрасить небо синевой, — оно стояло над нами белое и пустое, будто кто-то забыл налить на него краски.

— Вы же не были знакомы, — сообразила я. — Ты же велел никому не говорить, что ты проснулся. А ты… ты же не спускаешься с перевала. Как же так?

— Долгая Ночь, — недовольно бросила лунная. — Сегодня она не придёт. Сегодня всё по-другому.

— «Она» — это… зверушка?

— Что бы ты понимала в зверях!

— Не ссорьтесь, — снова попросил Дезире. — Мел никому не скажет.

— Не скажу, — проворчала девочка. — Я терпеть не могу жрецов. Пусть утрутся соплями…

Всё это как-то плохо укладывалось в голове. Чёрная молния, разбившая Марпери. Крысиные деньги, из-за которых… что уж теперь: из-за которых убили Троленку. Лунная девочка, которая пятнадцать лет ждёт на закрытом перевале двоедушницу. Жрецы Луны, окружившие Усекновителя заклинаниями. Усекновитель, который всё-таки проснулся, но помнит только, как шагал через мёртвое поле, пепел и кровь…

И я. Я-то зачем во всём этом?

Я легонько стукнулась головой о меч, а потом села поудобнее и задумчиво тронула знаки у меча.

— Они тёплые почему-то.

— Я нагрела, чтобы лёд снимался легче.

— Это… медь такая?

— Золото.

— Золото?..

Меленея смерила меня надменным взглядом и снова вздёрнула нос.

Я цокнула по металлу ногтём и попыталась ковырнуть, но не преуспела. Даже серебро в таких количествах стоило бы больше, чем любые деньги, которые я когда-либо в своей жизни держала в руках. А золото… но что за дело лунным до человеческих денег.

— Я не помню, — повторил Дезире, глядя на меня напряжённо. — Олта, я действительно не помню. Но, может быть, я…

…тогда он поднимает его.

Всё замирает, как в последнюю страшную секунду перед дождём, и в воздухе искрит сила, и безумные глаза напротив глядят с укоризной.

Пахнет озоном. Озоном и горелой плотью. Пахнет смертью, мучением, болью, застывшим в воздухе криком, пеплом, слепящим горем, жгущей вены ртутью, неминуемым будущим и треском, с которым раскалывается мир. Пахнет кровью, и этот запах стоит в воздухе, осязаемый, зримый, живой, и глядит в ответ, глядит пустыми глазницами, в которых нет больше ничего человеческого.

Свет бьёт в макушку нестерпимо горячим лучом. Он прожигает наскозь, наполняет тело, распирает до боли. Меч загорается белым пламенем.

Клинок рассекает пространство, и глаза напротив гаснут.

— Это что-то важное, — повторил Дезире со странной мукой. — Это всегда что-то важное, что-то правильное, что-то… нужное. Я завершаю вещи, которые должны были закончиться. Я освобождаю место для…