Вторжение

— Если возьмут в клещи, нам конец. Посмотри сколько воинов! — напряженно прошипел Джок.

У терема действительно столпилось не менее полусотни детей боярских, и смотрят они на нас, по совести сказать, весьма недружелюбно… Я ответил в тон другу, столь же тихо, перейдя на английский:

— Не глупи друг мой, до смертоубийства дело не дойдет. Самое худшее, что может случиться — ельчане присвоят себе обоз с пистолями, да развернут нас восвояси…

— Вот мы и на месте, господин фон Ронин. — склонил голову Алексей. — Надеюсь, не обидели в пути ни словом, ни делом.

— Ни в коем случае. — ответил я на поклон. — Надеюсь, и мы не стеснили вас и ничем не обидели.

Десятник уже молча кивнул и двинулся вперед — а меряющие нас с Лермонтом напряженными взглядами служивые принялись единодушно приветствовать Алексея, сына Владимира… Как видно, последний пользуется среди детей боярских немалым авторитетом.

…В большой зале терема (горнице, гриднице?) стоит накрытый нехитрыми яствами стол. В голове его занял место крепкий мужчина в дорогом кафтане, с легко посеребренной первой сединой русой бородой и цепким, холодным взглядом серых глаз. По правую его руку сидит крепко сбитый, плечистый и чернявый мужчина в стрелецком кафтане, следом еще один долговязый служивый с едкой такой ухмылкой. По левую же руку воеводы возвышается громадный русый детина разбойного вида, словно только что сошедший с палубы пиратского корабля! И вид у него соответствующий… Алые шаровары, щегольские сафьяновые сапоги, роскошный синий пояс-кушак, из-за которого торчат два пистоля — и рукоять наверняка трофейной сабли, что украшена самоцветами! Образ чрезвычайно удачливого разбойника дополняют нарядная рубаха с вычурным шитьем-узором, и небрежно накинутый на плечи кафтан…

Вряд ли я ошибусь, если предположу, что насмешливо посматривающий на меня детина воровского вида и есть Степан Харитонов — атаман донцов из «беломестной» слободы.

— Ротмистр черных рейтар Себастьян фон Ронин и его офицер Джок Лермонт! — зычно представил нас Алексей. — От князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

— Это тебе значит, нужно всех наших детей боярских под начало передать? Чтобы ты их в боях с ляхами в землю положил, а мы без лучших ратников на засечной черте остались один на один с татарвой?

Что же, воевода начал с места в карьер… Я немного помолчал, замерев под ироничными и опять-таки неприязненными взглядами собравшихся, покуда представивший нас с шотландцем сын боярский, занял место за столом рядом с казаком. Неплохо для простого десятника, за одним столом с воеводой заседать… Наконец, я заговорил:

— Господа! Я действую по приказу Великого князя Михаила Скопина-Шуйского, и с полного одобрения рязанского боярина Прокопия Ляпунова. И согласно этого приказа я обязан набрать в войско царское четыре сотни детей боярских и обучить их искусству рейтарского боя.

— Доверенные грамоты! — Лермонт вышел вперед и положил грамоты на стол прямо перед воеводой. Но тот к ним даже не притронулся — что же, остается порадоваться хотя бы прогрессу шотландца в изучение русского языка…

— Опять наших ребят на смерть посылать⁈ — чернявый стрелец аж побагровел. — Так ведь за себя здесь воевать уж некому, ротмистр! А если татарва в большой поход пойдет, а? А если воровские казаки Лисовского сюда нагрянут⁈ С голой сракой будем на стенах куковать да ждать, пока нас всех вырежут или в полон угонят?

Сидящий подле стрельца служивый только усмехнулся, загуляла улыбка и на губах воеводы, коротко хохотнул казак. И только сын боярский Алексей Каверин продолжил внимательно на меня смотреть — обжигающе ледяным взглядом.

Я глубоко вздохнул…

— Не буду напоминать вам о силе приказа для служивых людей, давших присягу. Нет… Я напомню вам о том, что под Москвой решается судьба Отечества. Что четыре сотни рейтар — это немалая сила, и что мы уже не раз на равных дрались с ляхами, даже крылатыми гусарами… В решающей битве отряд подготовленных мной служивых — ваших служивых! — способен повлиять на исход войны. И, в конце концов, за учиненное воровство при Болотникове порубежники ведь должны же принести свое покаяние, заслужить окончательно прощение делами! Ведь не будь столь высоких потерь царских ратей под тем же Ельцом, не пришлось бы и мне сегодня забирать ваших служивых!

Воевода напряженно замолчал — зато слово взял казачий атаман:

— Да пошел ты, хрен нерусский! Нет у нас людей за Шуйских головы класть. А заартачишься — так пропадешь в степи со всеми своими ретарррами на подходе к граду… Татары вас побьют! Обоз только пограбленный после расправы агарян найдется — а так даже кости волки приберут…

Голос у казака под стать внешности — хриплый и гулкий, а тон слов его дерзкий и самодовольный. Решай он все сам, может, так оно бы и получилось… Но сейчас я лишь положил руку на плечо шагнувшего вперед Лермонта, побелевшими пальцы стиснувшего рукоять пистоля — после чего заговорил, смотря в глаза именно воеводе:

— Вижу я, что воры в порубежье по-прежнему в чести! Но также я знаю и о вашей беде с казаками беломестной слободы, и о мурзе, жаждущем мести. А потому я готов предложить решение, способное удовлетворить обе стороны — я выполню приказ, а гарнизон крепости сохранит боеспособность

При последних моих словах взгляд десятника Алексея (хотя десятника ли?) стал острым и внимательным, перестали ухмыляться и служивые. Казачий атаман, недовольный тем, что я не дал слабину, вперился яростным взглядом в Лермонта, не отпускающего руки с пистоля — а воевода, явно недовольный выпадом Харитонова, уже заметно благосклоннее кивнул мне и коротко бросил:

— Говори ротмистр.

— Мы привели с собой обоз, чтобы вооружить четыре сотни будущих рейтар самопалами и кавалерийскими карабинами с колесцовыми да кремниевыми замками. Последние, конечно, не отличаются надежностью — зато иные наши мушкеты славятся искусной выделкой замков и точным боем, и стоят они целое состояние. Этого оружия у нас — чуть больше сотни карабинов… Но предположим, что оба воза с ними я утопил — и остались у меня лишь пистоли, чтобы вооружить только три сотни рейтар. Предположим…

Конец фразы я протянул довольно многозначительно, и воевода вновь благосклонно кивнул:

— Продолжай.

— Так вот, «утопленными» карабинами вы можете вооружить сотню стрельцов, мои люди помогут с ними разобраться. В то время как освободившиеся пищали вы передадите самым смышленым и толковым городским казакам, чем вы увеличите число ратников, способных встретить врага огненным боем, едва ли не вдвое.

— А немчура-то дело говорит! У меня стрельцов всего-то полторы сотни, а так две с половиной будет — совсем иной разговор с татарами поведем, коли под стены наши сунутся!

Сын боярский усмехнулся, посмотрев на засиявшего стрельца:

— Ты Юрий, свет Никитич, обожди радоваться-то. Три сотни детей боярских все одно поверстают в рейтары — кто же тогда в сторожи пойдет? Твои стрельцы — аль казаки городские⁈

Посмотрев на Алексея с легкой усмешкой, я перевел взгляд на воеводу:

— Это еще не все. Я предлагаю женатых донских казаков переселить в крепость, а всех несемейный донцов поверстать в рейтары. Тогда в самой крепости можно будет оставить хотя бы с полсотни детей боярских…

— ЧТО-О-О-О⁈ Не бывать!!!

Казачий атаман взревел, аки бык, вскочил на ноги и едва не перевернул лавку с десятником, рванув из-за пояса и самопал, и саблю. Однако Лермонт оказался чуть быстрее — и молниеносно направил выхваченный из кобуры пистоль на Харитонова. Вскочили из-за стола и прочие служивые, положив руки на рукояти клинков — вот только меряют они злыми взглядами не нас с шотландцем, а донца… Слово в этот раз взял воевода, единственный из присутствующих оставшийся сидеть на резном стуле:

— А чего ты возмущаешься, Степан? Это ведь ты ни словом не обмолвился об убитом твоими казачками мурзе, это ведь за твоей станицей пришли ногайцы, по твою душу! Вон, ротмистр дело говорит: мы люди служивые, и приказы выполнять должны. Приказ есть, а немец нам все одно навстречу идет, оружие пообещал дать, последних служивых в городе оставляет… Да и казаков у тебя все одно больше половины останется, ведь сколько уже женатых? А сколько из твоих бобылей успели девок елецких попортить? Одни жалобы на твоих молодчиков! Кто-то посватался честь по чести — ну а остальные также пусть теперь сватаются, да свадебки играют… Как говорится, венчание покроет грех молодых.