Страница 37 из 45
Василина Орлова ПРИЗНАННЫЕ «БОЛЬШИМИ» 25 ноября были названы лауреаты третьего сезона литературной премии «Большая книга».
"Большую книгу" 2008 года вручили Владимиру Маканину за роман "Асан", вторая премия досталась Людмиле Сараскиной за труд "Александр Солженицын", третья - Рустаму Рахматуллину за ментальный путеводитель "Две Москвы, или Метафизика столицы". По результатам читательского голосования в интернете на второе место вышел Владимир Костин со сборником повестей "Годовые кольца". Что же это за книги такие - буквы в них больше, чем обычно, или, может, значительнее проблемы, которые волнуют авторов?
Российский читатель всегда любил и продолжает любить книжки "про войну". В этом пристрастии, обусловленном и остротой жанра, и, может, нашим особым историческим прошлым, за последние полвека менялись разве что войны - огромный пласт литературы о Великой Отечественной, много тоньше - об Афганской и совсем тоненький - о Чеченской.
Перед нами новая книжка о Чеченской войне - "Асан", безусловно, заслуживающая внимания, заметная на фоне остальных, рождающая размышления. Я ознакомилась с нею в безымянной рукописи, и с большим удивлением позднее узнала, что автор - Владимир Маканин. Признаться, после "Испуга" мы больше ничего от него не ждали.
Автор совершенно с необычной стороны отважился описать как обстоятельства происходивших в Чечне военных событий, так и основных героев. Главный герой, от имени которого, собственно, и ведется повествование, - майор Александр Сергеевич Жилин, начальник военных складов, питающих топливом и боеприпасами всю Чечню, человек известный уже в силу своего поста, фигура одновременно геройская и негеройская. Его можно назвать и тёртым калачом, и служакой, и прохиндеем, и даже вором, преступником. Но сам себя он предпочитает понимать таким, как он есть - майором, который находится на войне, и здесь, на войне, имеет свой бизнес.
Да, вот тут, пожалуй, новация, ранее не встречавшаяся в отечественной литературе, - офицер, занимающийся бизнесом на войне. И не то чтобы какой-то там изначальный делец, с умыслом пристроившийся к военной машине, а обычный служака, каких много, сначала военный строитель, затем интендант, пришедший к тому, чтобы через некие "схемы" обеспечивать работу складов и целостность транспортируемых по Чечне грузов, получать "не в ущерб" делу "привар" и для себя, и быть в авторитете, что зачастую означает оставаться в живых.
Так, во всяком случае, это понимает он сам, не по своей воле попавший в действующую группировку в Чечню и там застрявший.
Книга и ее главный герой, повторюсь, интересна. Она подкупает правдой, точностью деталей, присутствием в ней человека, людей, русских и чеченцев, военных, боевиков, мирных "чичей", в ней нет схемы или заданных характеров. Казалось, что автор сам был там, знает эту военную жизнь, засады, грязь, кровь и деньги этой войны.
Деньги играют важную роль в книге, во всем течении происходящего, в мотивах поступков как самого Жилина, так и других, с кем его сводит жизнь. Случается, что деньгам противостоит и нечто другое, более важное - право, как бы это ни прозвучало, оставаться человеком, уметь ценить человеческое в других и в себе. Хотя и это подчас имеет свою цену.
Пожалуй, главное, что привлекает в книге - отсутствие цинизма. Автор как бы не замечает, не видит, не принимает во внимание заведомый цинизм войны, камуфлирует его подвигами, романтикой, чем-то еще. "Большая книга" отметила заслуженную удачу автора, и заслуженную удачу нашей литературы, хотя трудно отделаться от мысли, что Маканину дали, что называется, "за выслугу лет", по совокупности предыдущих заслуг. Но и так ли это неправильно?
Едва ли не единственным претендентом на первую премию "БК", которого называли очень уверенно совершенно различные "аналитики от литературы" всех мастей, была Людмила Сараскина с книгой "Александр Солженицын".
Людмила Сараскина - известный достоевовед. Её блистательные статьи о Достоевском, о том, например, что он предпочел бы остаться без истины с Христом, чем с истиной без Христа, запомнились. Соответствующий замах и в книге о Солженицыне. Еще на первых страницах думаешь, что так, пожалуй, можно писать только о - не о Достоевском даже, а о Толстом. Солженицын несомненно и прицелен, так сказать, на место нового Толстого, но сам, весь, такое чувство по этой книге, увы, скорее похож на литературного персонажа, на старика-героя Достоевского, Макара Ивановича в "Подростке", немного на отца Тихона в "Бесах". Потому, наверное, тот тон, который так естественен у Сараскиной в отношении к Достоевскому, не играет по отношению к Солженицыну - еще, в конце концов, на тот момент живому, а, следовательно, и доступному для анализа не только в превосходных степенях. Даже не в превосходных степенях говорила Сараскина, а, как о христианских мощах - с таким пиететом.
Конечно, накал вражды по отношению к такой фигуре всегда был очень велик. И оправдаться перед историей надо. Но, с другой стороны, что, если все эти клеветники и бесчестные люди и останутся в той истории только потому, что Сараскина с Солженицыным вытаскивают их на свет божий и раздают им с высоты своего положения щелчки?
А ведь Солженицын ох как непрост. Это еще не застывший памятник нашей литературы. Один Солженицын у нас должен быть такой, во все времена. Пророк в своем отечестве. И книга поэтому может такая быть, тем более, что написана она в разы умнее, чем многие другие апологетические биографии. Но, конечно, произведение слишком предвзято. Наконец, оно просто очень подробностно (не излишне ли?), как, наверно, любое оправдание добра на 900 с лишним страниц. Но на фоне того, что вообще пишут, на мой взгляд, такие книги нужно издавать и читать, они составят хорошее подспорье будущему настоящему исследователю Солженицына и его эпохи, которую он один, может, характеризует ярче Горбачева и Ельцина.
Вот что стоило, на мой взгляд, первой премии из всего короткого списка (и что отметили третьей), так это произведение Рустама Рахматуллина "Две Москвы, или Метафизика столицы". По-настоящему глубокая книга, написанная с любовью к Москве и о Москве. О Москве вообще пишут не так уж мало. Но эта книга содержит даже не столько москвоведческие эссе, сколько прозу, плотную, густую, в ней угадывается сложный ритм. Даже не могу сказать, чего бы в ней не хватило. В идеале тут еще нужен был образ автора, хотя это, конечно, была бы совсем другая книга. Ближайший литературный сосед - конечно, Вайль со своим "Гением места", но Вайль - кокетка, подбирающая звенящие интеллектуальные аксессуары к нарядам. Рустам Рахматуллин просто живет в коконе таинственных соображений о не открытых взгляду взаимосвязях: исторических, культурных, архитектурных. Он совершает внутреннее путешествие, путешествие, не покидающее пределов Москвы, пишет собственный вадемекум.