Хранитель древностей

«Это у нового завхоза поют», – подумал я. Наступила минута тишины, потом резко скрипнула колыбель и опять тот же голос повторил таинственно и зловеще:

«Вот где чертовщина-то», – подумал я и поглядел на часы.

Было уже три часа. Спать не хотелось. Прошвырнуться, что ли? Может, тогда лучше засну…

Я очень люблю ночную Алма-Ату: ее мягкий мрак, бесшумные ночные арыки, голубые прямые улицы, дома, крылечки, низкие крыши. Весной – тяжелые и полные, как гроздья винограда, кисти сирени; осенью – пряный аромат увядания; зимой – сухой хруст и голубые искры под ногами. Как бы ты ни волновался, что бы ни переживал – пройди этак кварталов двадцать, и все станет на свое место: сделается ясным и простым. Только не торопись, а иди потихонечку, насвистывай что-нибудь, кури, если куришь, грызи семечки и отдыхай, отдыхай!

Путь, который я проделывал в эти часы, всегда одинаков: сначала через весь город к головному арыку – посмотреть, как несется по бетонному ложу черная бесшумная вода, потом вниз, к Алма-Атинке, к ее плоским низким песчаным берегам; посидеть там, опустить ноги в холодную воду, помочить голову, а потом встать и, не обуваясь, пройти по не совсем еще остывшему асфальту в парк; сделать полный круг около него, потолковать с ночным сторожем – казахом-стариком, отлично, без запинки говорящим по-русски, покурить, что-то такое от него выслушать, что-то такое ему рассказать и уже усталым, успокоившимся, ленивым и добрым идти и ложиться. Вот этот путь я проделал сейчас. Но когда я подошел к собору, то увидел, что на лавочке со сторожем сидит и еще кто-то незнакомый в стеганой ватной куртке. «Кто же это такой?» – подумал я.

– Нет, это не тот Шахворостов, – сказал сторож. – Этот – Петр Андреевич! Он не особо богатым был. У него всего один колониальный магазин на базаре, а ряды не его, а Семена Фомича.

– Все Шахворостовы богатые, – категорически ответил тот, в куртке, и я вдруг узнал моего кладоискателя.

«Подойти», – подумал я и кашлянул. Но они разговаривали и не слышали.

– А Петр Андреевич был простой, – сказал сторож. – Мы с ним пили вот так! И эта его дочка, что бухгалтером в утиле работает, всегда со мной здоровается, как увидит.

– Так ты верно знаешь, что она все еще там, на приемном пункте? – спросил старик, что-то прикидывая.

– Хм, странное дело, – усмехнулся сторож. – Пойди посмотри, какая у меня дощечка висит. «Собирайте рога, кости, тряпки. Получите костюм и велосипед». И все это нарисовано красками. Иду раз, а она с этой дощечкой мне навстречу: «Прибейте, дедушка, куда повидней, видите, какая она нарядная. Вся блестит!» Я и повесил возле численника, кто приходит – всегда смотрит.

– Так я завтра схожу, – решил Родионов. – Там их целый грузовик: и бараньих и коровьих. Ну что ж? Ты вот так целую ночь и сидишь на лавочке?

Сторож взглянул на небо.

– Вот сейчас пойду в столярку, лягу, – сказал он, – теперь уже до утра никто не придет. Директор иногда ходит.

– Что это он? – удивился Родионов.

– А кто ж его знает, – ответил сторож, зевая и качаясь от зевоты. – С женой что-то, наверно.

– Да что ты! – радостно воскликнул Родионов. Но тут я вышел из тени, и они оба смешались. Сторож начал лепить папироску, а кладоискатель шарить по карманам. Я помахал им рукой и сказал:

– Привет вам, громадяне! Все полуночничаете?

– Служба такая, – строго улыбнулся сторож. – Не отойдешь ведь. Вот говорил дирекции: овчарку надо. Как бы нужно! Я бы, скажем, пошел в обход…

– Ладно, дед, – сказал я и сел. – Не крути ты мне шарики, тебе-то и одному тут делать нечего, а то – овчарку ему! Что давно вас не видно? – обернулся я к Родионову.

Он неуверенно посмотрел на меня.

– Я только что из гор, – ответил он, – вот записку вам… – Он полез в карман. – Два раза проходил мимо вашей резиденции. Огонь горит, а голоса не слышно – то ли спите, то ли работаете. Я не решился. Вот, пожалуйста… – И он протянул мне записку.

Выплыла луна, стало совсем светло, и я без труда разобрал убористый, очень четкий почерк Корнилова.

«Дело получается дрянь, – писал он. – Как вы знаете, черт нас попутал открыть огромное скопление костей крупного и мелкого домашнего скота. Сюда их сбрасывали, наверно, веками (попадаются и черепа диких животных – барсука, волка, лисы). Все это очень интересный материал для тем „Охота и животноводство диких усуней“ и „История фауны голоцена“. После того как все это зарыли, я приказал тихонько выбирать целые черепа и плюсны ног. Но тут кто-то распустил слух, что мы опять раскапываем скотское сапное кладбище. Паника началась страшная. Колхозники перестали к нам ходить, жена бригадира прислала за самоваром, а про стаканы сказала: пусть остаются, мне их не надо. Козлову (это, помните, тот, который интересовался красавицей) запустили в голову кирпичом. Кто, за что, он не говорит, но ясно: колхозные ребята. Поговорите с директором – может быть, он приедет с милиционером».

Я сунул письмо в карман и сказал:

– И на кой черт ему понадобились эти кости, ну, зарыл бы их с самого начала, и все! А то ведь вон что получается.

Родионов встрепенулся и так обрадовался, что схватил меня даже за руку.

– Да ведь и я ему говорил: «Зарой!…» – азартно воскликнул он. – На кой черт вам эти коровьи лопатки? Это что, вещь! Это древность? Археология? Э, да что! – Он досадливо махнул рукой и вдруг сказал своим обычным тоном, скрипучим и злым: – Вот бригадир Потапов вчера в город поехал докладывать.

– О чем, – спросил я, – кому?

– Ну о чем? О том самом! – ответил он сердито.

– А кто вам про это?… – спросил я.

Он помолчал.

– Никто, – сказал он сухо, – сам знаю! Тут мне что-то пришло в голову, и я сказал:

– Это Михаил Степанович вам сообщил. Он не ответил, только быстро посмотрел на меня, и я понял, что угадал.

«Здорово! – подумал я. – Везде он успевает!»

Дед-сторож сидел на лавочке и преувеличенно громко зевал. Ему давно хотелось идти в столярку на боковую, но при мне покинуть пост он не решался.

– Ну ладно! – сказал я. – Утро вечера мудренее. Пойдемте спать.

– Куда это? – спросил Родионов удивленно.

– Ко мне.

Он вдруг как-то потерялся, словно обомлел, и робко поглядел на меня.

– Да ведь поздно, – сказал он. – Я к вам лучше завтра, если позволите.

– Идем, идем, – сказал я категорически и дотронулся до его руки. – Вы ведь не здешний, так куда вы сейчас пойдете?

Он переглянулся со сторожем.

– Вот и ему не даете спать! Идемте!

Входная дверь была открыта. На пороге Родионов остановился и стал разуваться. Я хотел ему сказать, что это уж лишнее, но он замахал на меня руками, поднялся на цыпочки и проследовал по коридору в чулках. Бригадир Потапов лежал по-прежнему на боку. Но я сразу увидел, что он уже просыпался: на столе лежали его часы с откинутой крышкой и стоял наполовину пустой стакан чаю. Родионов, как вошел, так и остановился посреди комнаты. Я указал ему на стул. Он сел. Все бесшумно, быстро, предупредительно.

– Чаю? – спросил я.

Он покачал головой.

– Ну, стаканчик-то?! Я поставлю на плитку, – сказал я.

– Да! – воскликнул он.

– Тише, – шикнул я, – спят!

И тут за стеной опять запели:

Все люди-то спят…

– Страшная песня, – сказал я, совершенно забыв про то, с кем говорю.

Но он мне неожиданно ответил:

– Ужасная! Я когда был маленький, так прямо замирал от нее. Да затем ее и поют, впрочем…

– Зачем?

– А вот чтоб напугать: у ребенка дух захлестнет – он прижмется, как заяц, и заснет.

Я в недоумении посмотрел на него. Это мне еще в голову не приходило.

– Да ведь их несколько, таких песен, – улыбнулся он. – Вон про козлика есть, так та еще страшнее.

– Это что: «Жил-был у бабушки серенький козлик? – спросил я. – Вот как, вот как, серенький козлик?»

– Нет, нет, это не та, – ответил он. – Тут вот что…