Страница 65 из 68
Его отношение к происходящему совершенно по-разному описывается Геббельсом и Шпеером — двумя наиболее информированными свидетелями последних месяцев его жизни. Первый, почти сведенный с ума нежеланием принять неизбежное, разделял взгляды хозяина. Второй дает довольно правдивый портрет фюрера.
«Кто знает, может, завтра Луна упадет на Землю и вся планета превратится в мертвую глыбу, — записал Геббельс высказывание фюрера. — В любом случае мы должны выполнить свой долг до конца». В своем дневнике в марте 1945 года он писал о Гитлере: «Он с потрясающим спокойствием переносит удары, которым мы подвергаемся. Его выдержка восхищает. Если кто и способен справиться с кризисом, так это он!» Однако здесь же Геббельс добавляет: «Общее настроение в рейхсканцелярии наимрачнейшее. Не хочется приходить туда, так как сама атмосфера там заразна. Генералы совсем упали духом, и только фюрер держит голову высоко поднятой».
Шпеер рассказывает, как во второй половине марта Гитлер постоянно требовал от него подтверждения, что война еще может быть выиграна. Он описывает своего патрона в последние месяцы его жизни как полного старика: «Руки его дрожали, он с трудом двигался. Даже голос его потерял былую властность... Он весь был желтый, лицо стало одутловатым, форма, которая всегда была в безупречном состоянии, теперь висела мешком и была испачкана остатками пищи, которую роняли его трясущиеся руки».
Он угрожал даже самым высокопоставленным лицам, что расстреляет их, если они будут говорить, что война проиграна. Он обязал шефа гестапо Эрнста Кальтенбруннера присутствовать на всех военных советах, с тем чтобы своим присутствием урезонивать тех, кто мог бы высказать пораженческие настроения. В феврале и марте он иногда намекал, что предпринимает попытки договориться с союзниками. Похоже было, что фюрер разрывается между непоколебимой волей к победе и желанием организовать пышные похороны и поминки.
Он был настолько отравлен властью, что до самого последнего момента отказывался расстаться с самым крошечным осколком былой империи. Из-за этого он не смог защитить сердце рейха. Когда Гудериан умолял его отправить морем 26 дивизий из Латвии в Германию, он в ярости закричал: «Мы не можем отдать эти территории!». Все источники единодушны по поводу его отвратительного физического состояния, которое особенно стало заметным после покушения 1944 года. Мантойфель, который был у фюрера в гостях на Рождество, пришел в ужас, когда посетил его перед наступлением в Арденнах: «Я увидел сутулую фигуру, обмякшую в кресле, руки его дрожали, особенно левая, и дрожь было невозможно унять». Капитан Герхард Болдт, встретивший его впервые в феврале 1945-го, говорит, что Гитлер двигался, как глубокий старик, а лицо его выглядело совершенно изможденным. Тревор-Ропер относит это на счет режима, когда день был перепутан с ночью, и лекарств, которыми фюрера пичкали врачи. Сон его был нарушен еще с 1914 года, а некоторые лекарства, такие, как стрихнин и белладонна, оказали на его здоровье разрушительное действие. Доктор Брандт, подозревавший, что Гитлер страдал болезнью Паркинсона, говорил, что использование этих инъекций было подобно тому, что «эликсир жизни» принимают в течение многих лет, тогда как его положено принимать один раз. Джон Киган подозревает, что природа болезни фюрера была чисто психологической и происходила от боязни, что он окажется недостоин германского народа. Однако сам фюрер убеждал Альберта Шпеера и других, что именно германский народ подвел его. В марте он говорил Шпееру: «Нация оказалась слабой, поэтому будущее принадлежит людям Востока».
В середине марта союзники пересекли Рейн, и в течение месяца им сдалось около 350 тыс. немецких солдат. Модель застрелился. Однако русские не спешили начинать последнее наступление, предпочитая сначала занять Восточную Пруссию, Венгрию и Австрию.
Несмотря на падение «тысячелетнего рейха», Гитлер по-прежнему отказывался признать, что с ним покончено. 21 апреля Геббельс сказал, что «советский представитель высокого ранга в Стокгольме» предложил переговоры, но фюрер отказался, сказав, что любые переговоры были бы проявлением слабости. Геббельс протестовал, говоря, что нельзя упускать возможность договориться, однако Гитлер был непреклонен, считая, что любые переговоры в этой ситуации только подстегнут англичан и американцев на более тесное сотрудничество с русскими.
Геббельс всегда разделял роковую неспособность Гитлера правильна оценивать противников — таких, как «пьяница Черчилль» и «уголовник Рузвельт». Когда 13 апреля пришла новость о смерти президента США, фюрер решил, что провидение повернулось к ним лицом. Он был уверен, что от Трумэна к нему прибудет посланник. Даже в безумной атмосфере бункера вскоре стало ясно, что ничего не изменилось, но в состоянии минутной эйфории фюрер издал две последние директивы от 15 апреля. В первой, за номером 73, предполагая, что Германия будет разделена надвое, он указывал, что территория, отделенная от него, должна иметь своего главнокомандующего, хотя до той поры, пока коммуникации не будут нарушены, он продолжил бы командовать всей территорией Германии. В Директиве № 74, адресованной непосредственно войскам, он возглашал: «В эти часы вся Германия смотрит на вас, мои бойцы на Востоке, и надеется только на то, что благодаря вам наступление большевиков захлебнется в море крови».
Шли разговоры об «альпийском редуте» в Баварии, где лидеры вместе с отборными войсками должны были укрыться, чтобы продолжать битву, в надежде, что «провидение» не оставит национал-социалистскую Германию. Пока большая часть юга оставалась неоккупированной союзниками и в горах сохранялось место, подходящее для последнего убежища, Гитлер старался поддерживать в своих сподвижниках волю к борьбе до тех пор, пока сам он не посчитает, что надежды больше нет. Клаузевиц подчеркивал, что волна оппозиции поднялась во Франции после того, как Наполеон потерял свою столицу. Этого боялся и фюрер. Геринг и Гиммлер, оба, планировали занять «вакантное» место в случае его устранения.
Когда мир Гитлера рушился вокруг него под шквалом бомб и сгорал в огне многочисленных пожаров, он оставался в своем бункере, в 50 футах под землей, цепляясь за остатки своей власти. (По словам Отто Дитриха, на дверях, ведущих в бункер, он велел повесить надпись «Не курить».)
Раз за разом он проигрывал на граммофоне «Гибель богов» Вагнера. 15 апреля, тогда же, когда он выпустил свои последние директивы, три русские армии начали наступление, целью которого был Берлин. В тщетной надежде отразить их атаку Гитлер отдавал приказы дивизиям, существовавшим только на картах Генерального штаба. 25 апреля город был окружен, а те, кто находились в нем, полностью лишились всякой надежды на помощь или бегство.
За три дня до этого фюрер признал, наконец, что война проиграна. 22 апреля, узнав, что контратака обергруппенфюрера Штайнера не состоялась, он сорвался и закричал на перепуганных «придворных», что армия предала его, что он окружен предателями. «С «третьим рейхом» покончено!» — вопил он, затем заявил, что останется здесь, чтобы встретить смерть в Берлине.
Во время бегства из России в 1812 году император пытался представить себе, что бы сделали союзники, если бы им удалось захватить его. «Представьте, Коленкур, как меня выставят в железной клетке посреди Лондона», — говорил он. У Гитлера тоже не было никаких иллюзий. Он знал, что его будут публично судить, а затем казнят. К 28 апреля 1945 года русские были всего в полумиле от бункера. 29 апреля Гитлер совершил единственный благородный поступок в своей жизни, женившись на Еве Браун. На следующий день оба удалились в спальню, чтобы умереть. Сжимая в руке фотографию матери, Гитлер застрелился, а Ева Браун приняла яд.
Во время своего краха 1814 года император признавался в тесном кругу: «Если казаки достигнут стен Парижа — это конец императора и империи». Казаки царя Александра действительно поставили своих лошадей в парижские конюшни. В 1945-м сталинские казаки вошли в Берлин. Обе столицы оказались во власти казаков только из-за безумия своих правителей.