Наполеон и Гитлер

Раушнинг замечает: «Судя по жуткому психическому расстройству и характеру его истерии, он пришел к нам прямо со страниц романов Достоевского».[19]

Тем не менее нельзя не признать исключительным его дар внушения, при помощи которого ему удавалось наэлектризовывать огромные массы людей. Казалось, что в его отношениях с толпой есть что-то от оргазма, когда подстегиваемые его исступленными выкриками люди взвинчивали себя до бешеного экстаза. Йозеф Геббельс пишет о нем, как влюбленная женщина.

Как уже говорилось, мы располагаем очень скудной информацией о сексуальной жизни фюрера, но о его взглядах на женщин известно довольно многое. Воззрения Гитлера по этому вопросу куда более сложны, чем этого можно было бы ожидать даже несмотря на его известное изречение «Мужчина должен обладать способностью оставить свой след в душе любой женщины». Как и Наполеон, фюрер относился к представительницам прекрасного пола как к существам низшего порядка, чьим уделом было вынашивать детей, быть хорошими матерями и проявлять заботу о муже. («Дети, церковь, кухня» - один из принципов нацистов). В его представлении, «нет худшего бедствия, чем женщина, увлекшаяся какой-нибудь идеей». Еще сентенция: «Женщины, у которых нет детей, в конце концов сходят с ума». Но, с другой стороны, его личные отношения с ними базировались не только на желании физического наслаждения. «Что мне нравится больше всего, так это пообедать в компании хорошенькой женщины», — говорил он Борману. Не подлежит сомнению тот факт, что он восхищался женской красотой и получал огромное эстетическое наслаждение от общения с женщинами. Он обращал на себя внимание неизменной галантность и обворожительностью по отношению к дамам, включая сотрудниц его аппарата, и в этом отношении отличался от Наполеона, позволявшего себе не только грубость, но и хамство. Когда он снисходительно объяснил, что «центром вселенной для женщины является мужчина», то добавил: «Больше она ничего не видит, потому и способна любить так глубоко». Мысль о партнерских отношениях между полами была для него приемлема. «Браки, берущие свое начало от плотских ощущений, обычно неустойчивы... Расставания особенно мучительны, когда между мужем и женой существовало подлинное товарищество... Встреча двух существ, которые дополняют одно другое и созданы друг для друга, находится, в моем понимании, на грани чуда». В тоже время его интерпретация женского поведения носила весьма циничный характер. «В удовольствии, которое получает женщина, наряжаясь в какое-нибудь сверхэлегантное платье, всегда присутствует элемент деструктивности, что-то предательское — например, стремление возбудить зависть другой женщины, продемонстрирован какую-то вещь, которой нет у последней. Женщины обладают талантом, который не известен нам, мужчинам. Они способны целовать подругу и в то же время вонзать ей в сердце хорошо наточенный кинжал». При этом женский инстинкт собственности он оправдывал, исходя из собственных бесчеловечных критериев: «Самая нежная женщина превращается в дикого зверя, когда другая женщина пытается отобрать у нее мужчину... Должно ли рассматривать эту врожденную свирепость как недостаток? Не является ли это качество скорее добродетелью?»

Его отношения с несчастной Евой Браун были почти банальными, если иметь и виду их семейный характер. Единственный диссонанс был связан с его нежеланием оформить эти отношения традиционным способом. Она удовлетворяла его буквально во всем. Однажды в ее присутствии он сказал Альберту Шпееру: «Высокоинтеллектуальный мужчина должен брать себе в жены примитивную и глупую женщину». Однако он и в самом деле увлекся этой бесцветной маленькой блондинкой, ассистенткой фотографа; ее отец работал на предприятии, производившем детское питание. Конечно, он не любил ее так, как Гели Раубаль; некоторые наблюдатели полагали, что она была невероятно похожа на его бедную, робкую матушку.

Будучи на двадцать лет моложе его, увлекаясь танцами и лыжным спортом, не разделяя никаких интересов с фюрером, Ева, тем не менее, испытывала к нему чувство глубокой привязанности и два раза даже пыталась совершить самоубийство, когда он охладел к ней (в обоих случаях фюрер выражал сильнейшее раздражение). Хотя у них не было детей, их физиологические отношения вроде бы протекали нормально. Однако создавалось впечатление, что для Гитлера она была скорее чем-то вроде любимой игрушки, нежели товарищем или спутницей жизни. Шпеер жалел Еву Браун. Гитлер избегал появляться с ней на глазах широкой общественности, представив ее лишь узкому кругу друзей. Скорее всего ему казалось, что, символизируя собой Германию, он должен находиться в гордом одиночестве, а Ева Браун смазала бы всю картину, нарушив своим образом сложившийся стереотип. Он любил ее по-своему, довольно странной любовью, доказательством чему послужила их свадьба, состоявшаяся непосредственно перед их совместным самоубийством.

Как бы то ни было, но Гитлер не испытывал никакого желания дать «третьему рейху» первую леди в подражание женам Наполеона. Как ни странно, но фюрер испытывал восхищение «прелестной Жозефиной... женщиной, которая, находясь рядом с Наполеоном, вскарабкалась по перекладинкам лестницы, ведущей к самому высокому посту в государстве». Он считал, что император допустил серьезную ошибку, бросив ее ради союза с Габсбургской династией. С его довольно эксцентричной точки зрения, Жозефина была «образцом француженки времен Республики».

...Тем временем фюрер без устали трудился на благо рейха, предпринимая титанические усилия по консолидации своего режима. Трудно преувеличить влияние, которым располагала католическая церковь в Германии в начале 1933 года. Католики составляли треть населения. Пятьдесят лет прошло с тех пор, как потерпела неудачу попытка Бисмарка надеть на католическую церковь железную узду своих законов. Это явление в политической жизни Германии конца 19 века было известно под названием Kulturkampf («борьба за культуру). В двадцатые и начале тридцатых годов церковь была представлена в политической жизни и своей партией Центра, имевшей весомый авторитет, с которым приходилось считаться и правым, и левым. Рим с опаской относился к НСДАП, однако для многих священников ее идеи обладали притягательной силой, поскольку эта партия была настроена одинаково враждебно как к коммунистам, так и к масонам и по крайней мере в теории поддерживала «старые моральные ценности». Отсутствие единства в рядах церковников позволило Гитлеру добиться значительного успеха на переговорах о подписании конкордата с Ватиканом (чего не было при Веймарской республике). Переговоры в Риме вел фон Папен, католик и рыцарь Мальтийского ордена. Церкви была гарантирована неприкосновенность ее учебных заведений и продолжение выплаты государственных субсидий. Несомненно, конкордат, подписанный Муссолини с папой Пием XI всего лишь за четыре года до этого, сыграл здесь свою положительную роль. Однако в действительности Гитлер ненавидел католицизм и все формы христианства. Да, мать Гитлера и в самом деле была очень набожной и ревностной католичкой, да и сам он в войну, по свидетельству однополчан, регулярно причащался во время совершения служб полковым капелланом, но это все были лишь внешние признаки, а фактически он давно уже отринул от себя догматы католической веры как в теории, так и на практике. На словах он, правда, утверждал, что это решение пришло к нему «после долгой и тяжелой схватки с самим собой». Восхищаясь талантом Христа как величайшего пропагандиста, он в то же время яростно нападал на «еврейско-христианскую веру с ее женственной жалостливой этикой». (Его религия очень походила на деизм императора: в то время как первый верил в высший разум, последний явился монистом, признавая единственную конечную реальность, которую он назвал провидением). В особенности Гитлеру не нравилось вполне естественное неприятие католической церковью его расовой теории, уже в силу этого быть ревностным католиком в нацистской Германии означало автоматически навлечь на себя подозрения в «политической неблагонадежности», Гитлер всерьез опасался того глубокого следа, который оставила католическая религия в сознании миллионов немцев. Подобно Наполеону, он надеялся поставить церковь на службу своему новому обществу и, по словам Шпеера, даже дал Геббельсу совет, не выходить из католического вероисповедания.

19

Отто Дитрих так комментирует вспышки ярости фюрера: «Смертные приговоры и концентрационные лагеря часто были не только последствиями неконтролируемых вспышек гнева, но и результатом хладнокровных размышлений».