Страница 99 из 133
Вначале глаза Гульнары сделались большими и злыми, потом она прищурилась, что-то громко и резко сказала на родном языке, Хайям гуркнул в ответ ещё громче, и в квартире, действительно началась суета по хозяйству.
— Может быть, поможем? — попытался сгладить неловкость Эдуард.
— Сиди! Отдыхай! Мы мужчины…, — отмахнулся Хайям.
Пока бывалые фронтовики рассматривали фотоальбомы, стол накрывался по-восточному, быстро, словно скатерть самобранка, и в этом процессе Гуле помогали малыши — сын и дочь.
— Ох, будет завтра скандал, — прошептал Хайям на ухо Эдику. — Видал как она зыркает на меня, накрывая на стол. Готова растерзать! Наши женщины послушны при посторонних, а стоит тебе уйти, она мне такую задаст трёпку! Потом придётся умасливать её подарками.
— Так может быть, мне лучше пойти домой? Зачем тебе скандал?
— Ты что, сиди! Я ведь мущщына! Сказал — сделал! Пусть знает свое место… Если мущщына привёл гостя — значит так надо!
Вскоре пришла Ольга с Ксюхой. Женщины остались разговаривать на кухне, дети ушли играть в спальню, а Хайям разлил по рюмкам водку, открыл балкон и закурил в комнате. После третьего тоста офицеры принялись бороться на руках, в пылу борьбы слегка дали друг другу по носам, потом понесли в разговорах всякую несусветную чушь, а затем, уже сильно набравшись, принялись вспоминать войну. Кто больше воевал, как воевал, где воевал…
— Слушай, Хайям! А ты, правда, хочешь сбежать в Западную Германию? — вдруг ни с того, ни с сего брякнул Эдик. — Мне велели за тобой следить, а мне это надо? Делать мне больше нечего! Наши замполит и особист законченные идиоты! Нашли стукача, дебилы…
— Брат! Куда бежать? С чего они взяли?
— А я знаю? Видно есть информация…
Хайям резко схватил бутылку и налил по половине стакана. Собутыльники снова выпили.
— Я бы, наверное, остался, ведь тут в Германии хорошо, сытно. Купил бы автобус и возил туристов в Турцию и на Кавказ. Да жаль никак нельзя мне эмигрировать, мне отец письмо написал, что приходили люди из Народного фронта, спрашивали про меня. Они всех ветеранов Афганской войны по спискам из военкомата вычислили и отправили в Карабах воевать. Мол, опыт есть, давайте защищайте землю предков. Сказали отцу, что меня ждет должность командира пехотного батальона. Опять под пули?! Я ведь танкист, какая пехота? Наверное, танков пока что нет, не купили ещё у русских. А армяне, говорят, уже прикупили несколько штук. Так что не видать мне мирной жизни хозяина автобуса на международных рейсах…
Эдик посочувствовал нелегкой судьбе Хайяма и сквозь пьяный угар одновременно порадовался, что товарищ не подставит их с комбатом, не станет перебежчиком, как армянин-лейтенант из соседнего артиллерийского полка.
— Честное слово, я бы и сам утёк сюда в Германию, вернее сказать дальше на Запад, — спьяну проболтался о своих мыслях Громобоев. — Ты бы видел, какая голодуха в России! Продуктов совсем нет, в магазинах шаром покати! Эх, сковырнуть бы эту проклятую власть! Установить настоящее народовластие, тогда бы зажили по-человечески!
— Как её сковырнёшь? — выпучил свои глаза-маслины Хайям. — Почти семьдесят пять лет стоит и ещё сто лет простоит!
— Но сила у неё уже не та, — продолжал пьяную болтовню Громобоев. — Я ведь почему в армию пошёл? Мы с тремя друзьями в юности начитались о декабристах, хотели в суворовское училище в Москву податься, потом в военное училище, поднять мятеж, вывести войска на Красную площадь, построить в каре, и на штурм! Уверены были — народ сразу поддержит. Дурни! Молодо зелено, ветер в башках…
— Какой народ? Ты где видел этот народ? Стадо трусливых баранов! И солдаты бы твои сразу разбежались. Вот если бы под рукой была «дикая дивизия»…
Громобоев с интересом посмотрел на Гусейнова, приятель не поднял на смех и не осудил его детско-юношеские прожекты. И про «дикую дивизию» хорошая мысль…
— Ну, это я уже потом осознал, а в училище мы продолжили заниматься этой маниловщиной, создали полуподпольный кружок по изучению марксизма. Смешно сказать, но в военных училищах преподаватели неодобрительно относились к чтению трудов классиков марксизма, вместо списывания с методичек или чужих конспектов. Меня в троцкизме чуть не обвинили! Любой думающий, размышляющий, особенно среди военных — подозрителен…
Гусейнов пьяно таращился на Эдика, тщетно пытаясь понять, что такое болтает замполит батальона.
— Не слушай меня, давай лучше выпьем, — одернул сам себя Громобоев. — И стены бывает, имеют уши. Как говорит народная мудрость: что знают двое — знает и свинья!
— Надеюсь, о свинье — это не в мой мусульманский адрес? — резко завёлся азербайджанец.
Эдик отрицательно покачал головой и поднял стакан:
— За дружбу!
Бутылка опустела. Из кухни высунулись две женские головы. Ольга пробурчала недовольно:
— Может быть хватит? Добавки не будет!
— Вот гадюки, — пробурчал Хайям. — Всё-то они отслеживают, ни минуты покоя.
Пришлось сворачивать застолье и прощаться. Хайям несколько раз пьяно облобызал Эдика, попытался галантно поцеловать ручку Ольге, погладил растопыренной пятерней Ксюху по голове. Потом он пригрозил своей жене кулаком, что-то громко прокричал на родном языке и мгновенно рухнул без чувств на диванчик в прихожей. Вечер удался на славу!
Спускаясь по лестнице к квартире, Ксения вдруг задала вопрос Эдику:
— Папа, а почему у этой нерусской девочки неприличное имя?
Капитан был крепко пьян, плохо соображал и переспросил:
— Какое еще неприличное?
— Все так говорят, и я даже не знаю, как к ней обращаться, называю просто девочкой. Ты сам папа знаешь, что имя её неприличное!
Только тут до Громобоева дошло, он замедлил шаг, смутился и густо покраснел. Из создавшегося положения надо было как-то выходить. Имя у младшей Гусейновой было действительно ещё то, для слуха русского человека — Пюста. Хайям ему как-то пояснил, что Пюста — это по-азербайджански цветок.
— Ксюша, а ты называй её цветочком, цветком. Пюста — цветок.
— А девочки и мальчики её по-другому называли, — не унималась Ксюха. — Они говорят что она…
— Дуры и дураки твои девочки и мальчики, — резко оборвал дочку Эдик, не давая вырваться нецензурному выражению из уст неразумного ребёнка. — Она не русская, потому и имя странное. Запомни — цветок! И всем подругам передай, а не то её папа Хайям прознает об этом, и всем уши оборвет. Видела, какой он бывает сердитый?
Ксюния шмыгнула носом в знак согласия, а пьяный Эдуард покачал головой и подивился, насколько просвещёны гарнизонные дети в том, что им ненужно или по возрасту рано знать.
Утром голова страшно трещала, и на службу идти совсем не хотелось. А куда деваться — воинский долг! Еле дотянули с Гусейновым до обеда, сбежали на часок раньше, опохмелиться пивом. Пошли в дешёвый гаштет возле полиции, излюбленное место советских военнослужащих — самое спокойное в городе для русского офицера из злачных заведений.
Офицеры спустились с горки и увидели, что брусчатка снята, дорога разрыта, у обочины валяется ржавая труба.
— Ну, началось, — пробурчал Хайям. — Скоро западная немчура весь город перекопает. Мало им работы на дорогах, все и без того хорошие автобамы переделывают, теперь — за канализации взялись. Ох, и развезут тут грязь на неделю! Придётся обходить, крюк делать на полверсты. Не посидеть толком в кабаке, надо будет раньше уйти.
Приятели выпили по две кружки пива, Эдик светлого, а Гусейнов — тёмного и пошли вдоль главной улицы, разглядывая витрины магазинов, приценяясь к вещам, продаваемым с лотков турками, китайцами и прочими иммигрантами. Увлеклись, забылись и обратно в полк они пошли по ремонтируемой дороге. И… о, чудо! Дорога была идеальная, подъёмный кран загружал ржавый обрезок трубы в машину, а рабочий аккуратно вколачивал деревянным молоточком последние булыжники в брусчатый тротуар. Капитаны даже остановились, полюбовавшись на спорую работу каменщика.