Страница 61 из 133
В армии за малейшие проступки и неповиновение надо расплачиваться, особенно, когда ты много говоришь, думаешь, высовываешься и «не шагаешь в ногу в едином строю». Будь послушным винтиком, исполнительным болванчиком, карьера обеспечена, и никто тебя никогда не обидит и не тронет!
Сегодня в клубе было пусто, ни одного знакомого. В музее стояла лёгкая суета, готовили к показу новую экспозицию: «Новое о революции». Громобоев позвонил Андрею Михайловичу домой, договорился о встрече, поведал о том, что теперь Политуправление решило отыграться на нём за активную политическую, антисоветскую деятельность.
Через час соратники встретились в ближайшей уютной «забегаловке».
— Не переживай! Все будет хорошо, — успокаивал Гаранин. — Тебе до пенсии сколько лет?
— Какая пенсия! Я в армии всего-то ничего, календарных двенадцать лет, со льготными — шестнадцать. Увы — ещё служить и служить!
— Жалко, придется тебе начинать жизнь с нуля! Мне гораздо легче — пенсия уже есть. Сейчас началась настоящая «охота на ведьм». Выметают из войск всех неблагонадёжных. Раз за тебя взялись, видимо, в покое не оставят. Значит, ты думаешь, у них поднимется рука уволить орденоносца?
— Ещё как поднимется и не только рука…
— Ну, что тебе сказать и посоветовать…ведь, тебя никто не заставлял выступать против режима? Ты ведь знал, на что шёл? Верно? Так что готовься…
— Да я всё понимаю без лишних слов. Жалко, что проиграл выборы. Эх, стал бы я депутатом, тогда бы им меня не зацепить. Почему-то была уверенность в победе на выборах.
Андрей огляделся по сторонам и пробормотал заговорщицки:
— Всё верно Эдуард, увы, но я тоже проиграл выборы в городской совет, и теперь за меня начальство взялось — вцепились, нервы портят, житья нет никакого. Но ничего, еще посмотрим кто — кого, я с ними поборюсь и просто так не сдамся! Да и тебе попытаюсь помочь.
Моряк скривился в горькой усмешке, судорожно отхлебнул из кружки хмельного напитка, сжал кулак и рубанул им воздух словно шашкой:
— Ну, да ничего, мы ещё повоюем… Свои погоны я так легко не отдам! Сегодня меня пригласили на телевидение на ночной эфир к Бэлле. А мне многое чего есть поведать журналистам о порядках и нравах в «перестроившейся» армии. И о тебе тоже расскажу.
— Да, ладно, чего там, себя защити, — махнул рукой Громобоев.
Гаранин похлопал Эдуарда по плечу:
— Держи хвост пистолетом! Будет и на нашей улице праздник!
Моряк сдул пену, вновь хлебнул из кружки большой глоток и поморщился.
— Фу! Кислятина, постоянно пиво бодяжат. Интересно, чем таким мерзким его разбавляют? Гады! Надеюсь не стиральным порошком? Пошли из этой тошниловки!
Громобоев огляделся. Одновременно со сгущающимися сумерками на улице, постепенно насыщался и дух в пивной. Становилось влажно, тошнотворно-кисло, дымно, смрадно. Офицеры допили оставшееся пиво, вышли под моросящий дождь. По дороге к метро ещё немного поговорили о том, о сём, пожали друг другу руки, обнялись и расстались, как оказалось навсегда. Время близилось к полуночи и следовало спешить, успеть доехать на транспорте до квартиры тёщи. Эдик торопливо побежал на остановку трамвая, лихо перепрыгивая через грязные лужи, и придерживая на голове фуражку, ежеминутно срываемую порывами сильного ветра.
Утром Громобоев приехал на Невский проспект и потопал пешком по направлению к штабу. Обгоняя пешеходов и брызгая талой жижей, мчались легковые машины, неспешно шуршали колёсами троллейбусы, поток транспорта двигался в сторону гордо высившегося шпиля Адмиралтейства. Эдуард лениво и с тяжестью на сердце побрёл по красивейшей улице страны, немного постоял на мостике через Мойку, опершись о чугунные перила, посмотрел в её темные воды. Чуть взгрустнулось, но на мосту задержался недолго, мерзкий мелкий дождь вперемешку с запоздалым снегом, погнал его прочь в тепло. Хмурое утро, свинцовые тучи, сырость, наводили унылость и нагоняли грусть на душу, сама природа словно оплакивала мятежного капитана.
Получив в бюро пропусков листок бумаги, разрешающий проход в «логово» противника, и как всегда поблуждав по лабиринтам коридоров военной власти, Громобоев прибыл на этаж идейно-политического центра округа. Проходя через курилку, Эдик краем уха услышал разговор полковника и подполковника.
— Мерзавцы! Сталина на них нет! Дерьмократы, проклятущие! Наймиты американские! Всех бы порешил, будь моя воля! — Бубнил седой полкан. — Куда катимся! Даже руководители партии предали идеалы Ленина, развели ларёчников и цеховиков, поощряют буржуазию! Ревизионисты!
— Всех на фонари! Да, нет, пожалуй, слишком легко отделаются. В лагеря закатать! — поддакнул подполковник старшему по званию. — На Колыму или в Воркуту! Пусть мучаются и работают на благо социалистического Отечества!
— Кормить их… вот еще… просто ставить к стенке…
— Зачем кормить? Сами себя прокормят. Зато польза — бесплатная рабочая сила. С их помощью мы снова сможем довести до завершения стройки социализма в непроходимой глуши: на Крайнем Севере, в Сибири!
— Возможно, ты и прав, но работу, как награду и милость, я бы отдал обычным людям, а всем этим интеллигентствующим умникам, писакам и говорунам — дыба, плаха и верёвка на шею!
Эдуард невольно замедлил шаг.
«Н-да… Вот так разговорчики у них в штабах…»
— Молодец был Петр Столыпин! У него со смутьянами и демагогами разговор был коротким: сразу ставил к стенке по решению военнополевого суда. Я и сам бы таким судьей поработал пару месяцев…
— Да, что Столыпин! То дела давние. Решительные люди есть и наши современники, генерал Пиночет, например. Вот это молодчина! Собрал дерьмократов на стадионы, а уж там профильтровали и разобрались: кому прикладом по рукам, кому электрическую кровать, а кого и в океан с вертолета… И нам надо бы также…
Громобоева передернуло, а по спине пополз холодок и по коже пробежали мурашки. Нечего сказать, хороши идейные коммунисты — хвалят кровавого фашиста…
— Насколько мне не изменяет память, генерал Аугусто Пиночет перестрелял марксистов. Товарищи, что-то у вас в головах смешалось и сбилось в кучу, словно паранойя. Как же так, вы обожаете идейных антагонистов: Ленина, Сталина, Столыпина, Пиночета… Сборная солянка какая-то!
— Мы за порядок! — буркнул полковник, и неприязненно посмотрел на Эдика, словно «на врага народа» или даже своего личного врага. — Вот видишь, Викторыч, ходят тут всякие, подслушивают, вякают. Генерал Макашов не зря предупреждает нас о бдительности и об изменниках, а говорунов развелось: что ни капитан, так философ. Эх, просрут державу! Ладно, пойдем работать, дела ждут…
— Надеюсь, не к дыбе… — брякнул Эдуард вполголоса, но так, чтобы его услышали. — И пока вы курите в коридоре, плаха не простаивает…
— Мерзавец! Да я тебя…, — вспыхнул, было полковник, но сдержался, слишком уж много лишнего он и сам наговорил вслух.
Штабные политработники, ушли вглубь длинного коридора, продолжая поносить свободу слова и демагогов, а Громобоев наконец отыскал нужный кабинет.
Помешкал минуту и осторожно постучал в дверь с табличкой: «Полковник Самсонов. Начальник отдела кадров политуправления округа».
— Да-да! Войдите, — послышалось из кабинета, и Эдуард осторожно толкнул дверь.
В глубине просторной комнаты за огромным столом, заваленным бумагами, сидел всё тот же знакомый по первому прибытию вокруг маленький человечек — розовощекий, пухлый, лысый полковник.
— Капитан Громобоев! Прибыл по вашему приказанию, на беседу, — доложил Эдуард, приложив руку к козырьку и встав по стойке смирно.
— А-а-а, — протянул полковник неопределенно, и одновременно с интересом и неприязнью оглядел вошедшего офицера. — Проходи, садись. Дай-ка я на тебя повнимательнее погляжу. Очень интересно мне, откуда ты такой взялся на нашу голову! Кто тебя учил и воспитывал?
— Выпускник общевойскового училища, — ответил Эдик, едва заметно ухмыльнувшись, и добавил: — Вы меня, наверное, не помните, в наш округ я вернулся год назад после участия в боевых действиях в Афганистане. Два года от звонка до звонка…