Страница 74 из 136
Он еще некоторое время постоял на опустевшем этаже, чтобы после спуститься ниже. И еще ниже.
Кайден обошел весь дом, не поленившись заглянуть в каждую комнату, раз за разом убеждаясь, что многие из них сохранились в прежнем виде. Правда, исчезли фарфоровые безделушки, которые весьма любила леди Норрингем. И серебряные часы с драконом, украшавшие некогда салатовую гостиную. Ушли картины.
Два гобелена. Хрупкие стулья. И та музыкальная шкатулка, которую Кайден едва не разломал. Жаль. Красивой была. И дорогой. Или не очень?
Он не знал.
Быть может, вещи убрали по приказу управляющего, оставив в доме то, что не представляло особой ценности, но теперь Кайден ощущал себя обворованным.
А это было нехорошо. Очень нехорошо.
В подвалах было столь же пусто, уныло и сыро, как когда-то. В общем… никаких тайн дом не скрывал, и это тоже раздражало. А заодно заставляло усомниться в собственных способностях. Кайден почти решился выглянуть на ту сторону, уж больно странно все было, но не стал.
Безоружному на границе делать нечего.
Пробуждение принесло хорошо знакомую головную боль. Катарина открыла глаза и поморщилась, понимая, что первую половину дня — и повезет, если только ее, — обречена провести в постели.
Она велела задернуть шторы, ибо солнечный свет боль лишь усиливал.
Отослала завтрак — от запаха еды начинало мутить. И забралась в ванную. В теплой воде становилось легче, а если добавить пару капель ароматного масла…
…Во дворце ванну готовили долго.
Это была отдельная церемония, каждый участник которой всецело отдавал себе отчет в важности возложенной на него миссии, будь то представление полотенца или же поднесение гребня для волос.
Катарина даже улыбнулась.
Господи, как это ее когда-то злило… разоблачение… переодевание в рубашку для омовений, которая от прочих отличалась лишь тем, что была расшита морскими лилиями. Восхождение на постамент под внимательными взглядами, в которых, помимо почтения и восторга, много чего таилось.
Нет, дома лучше.
Она легла, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Почти хорошо… вода теплая и ласковая, обнимает, утешает… Поднимается выше. И еще выше.
И в какой-то момент Катарина всецело оказывается во власти воды. Она с удивлением осознает, что вода коснулась шеи.
И щек.
Тронула губы, уговаривая открыть их. Нужно всего-то сделать вдох. Это не страшно. Жить страшнее. И разве Катарина не готовилась умирать? А если так, то должна сдержать слово. Нехорошо, когда кто-то не держит…
Нет. Катарина выжила и не собирается…
Уснуть. Закрыть глаза. Позволить воде унести печали, погрузиться в полудрему. Не этого ли она желала еще недавно? И вода готова помочь, сколько раз она избавляла Катарину от боли. И теперь поможет. Навсегда.
Нет. Нельзя поддаваться. И дышать водой тоже не стоит. Катарина вцепилась в край ванны, пытаясь подняться, но вода, еще недавно столь ласковая, вдруг будто остекленела. И она, Катарина, стала мошкой, попавшей в это стекло. Ни шелохнуться. Ни вздохнуть.
— Помогите… — слабый шепот растворился в тишине ванной комнаты. Надо сильнее… или до амулетов… она сняла все, потому что вода коварна, она стирает магию.
Дышать. Медленно и без паники. Осторожно. И так же медленно подниматься. Что бы это ни было, Катарина сумеет противостоять. Она пошевелила пальцами и покрепче вцепилась в края ванны, которые вдруг стали гладкими, словно… то же стекло.
А теперь вверх. Осторожно, по толике дюйма… потихоньку…
— Джио, — это было сказано шепотом, но вода, словно ощутив, что жертва вот-вот выскользнет, заволновалась. Она вздыбилась, свилась тугой плетью, которая захлестнула шею Катарины и потянула вниз, к ставшей невозмутимой глади.
От нее явственно попахивало болотом.
— Джио! — Катарина закричала, но из горла вырвался лишь сдавленный писк.
Джио! Они же кровью связаны… Джио всегда была рядом… и сейчас должна… она не ушла бы, не удостоверившись, что Катарине ничего не угрожает… далеко не ушла бы.
И стало быть, шанс есть.
Катарина закрыла глаза. Руки ее дрожали от напряжения. Шея ныла, и кажется, по плечу поползла капля крови, но…
Вдохнуть. Сосредоточиться. Воззвать к крови, умоляя помочь. Плеть дернулась, и Катарина, согнувшись пополам, ушла под воду. Темная, тухлая, та заполнила рот и нос, спеша забраться внутрь такого упрямого тела. Плеть растворилась, но лишь потому, что теперь Катарину держала вся вода.
Она стала густой и тяжелой. Неподатливой. И горькой. Горче собственных слез.
Катарина рванулась — и чьи-то когти впились в ее плечи, потянули, извлекая из водного плена, швырнули на пол, а потом что-то тяжелое, неимоверно тяжелое, упало на грудь. Катарина ощутила, как трещат ребра, но рот ее открылся сам собой, выплюнув черную жижу. Кажется, она закашлялась. А потом ее вовсе вырвало, на роскошное платье Джио. Бархатное. Яркое. Цвета утреннего пламени. И Катарина расплакалась от расстройства. А Джио, с легкостью подхватив ее, сказала:
— Вот же… ни на минуту тебя без присмотра не оставишь…
Она отнесла Катарину к кровати и, сдернув простыню, растерла. А потом наклонила и на что-то нажала, отчего тело вновь свело судорогой, и изо рта хлынула очередная порция воды. Но после стало легче. И Катарина, свернувшись в клубок, закутавшись в ту же мокрую и холодную простыню, наблюдала, как мечется по комнате Джио.
— Извини, — выдавила Катарина. И потрогала горло. Голос был сиплым, чужим. — За платье…
— К демонам платье, — Джио остановилась. — Жива?
— Как видишь.
— Не уверена, что вижу, — проворчала она и, подойдя к Катарине, положила руку на ее голову. — Целителя приглашать станем?
— А надо?
— Смотри сама. Только учти, целители вовсе не так молчаливы, как любят о том говорить. А твои… особенности от него не скроешь.
Верно. И узоры он увидит, а потом с кем-нибудь поделится. Люди склонны делиться тем странным, свидетелями чему становятся.
— Мне страшно.
— Понимаю. — Джио стянула простыню и велела: — Вставай. Кое-что у меня есть… внутри как? Не давит? Не жжет?
Горло пекло, а еще каждое движение доставляло боль, особенно слева. И Катарина прижала локоть к груди.
— Ничего, — выдавила она. — Как-нибудь… потерплю.
Мазь была прохладной, но, впитываясь, разогревала тело, и Катарина зашипела от боли.