Вдова его величества

Глава 40

В глубине души Катарина всегда знала, что ей не позволено будет уйти, что когда-нибудь та, оставленная ею жизнь призовет Катарину обратно. И у нее не хватит сил противиться этому зову, ведь она слабая.

Слабая.

Об этом скрипели доски. Об этом трещали скворцы, которые были где-то рядом, но Катарина, как ни пыталась, так и не смогла увидеть их. В карете было темно.

Тесно. Жарко и душно. И она, эта карета, неслась по дороге, подпрыгивая и кренясь столь угрожающе, что Катарина с затаенной надеждой ждала, когда та все-таки не удержится, рухнет на дорогу. И быть может, тогда у Катарины появится шанс.

Изредка карета останавливалась, и тогда снаружи скрежетал замок, а затем узкая дверца осторожно приоткрывалась и раздавался сиплый голос:

— Выходи. У тебя пять минут.

Снаружи ее ждали.

Крысючиха и ее отпрыски, которые оказались в достаточной мере сильны и быстры, чтобы догнать Катарину, когда та все-таки попыталась сбежать. Теперь путы на ногах ее не снимали ни днем, ни ночью. В карете они не особо мешали, а вот снаружи идти приходилось осторожно, маленькими шажочками, да и то кожаные шнурки впивались в ноги. Не сильно, нет.

Куда бы ни везли Катарину, с ней обращались довольно-таки вежливо. Кормили вот. И поили.

И в самый первый день, когда она мучилась дурнотой и болью, даже целителя отыскали, мелкого нервного человечка, который явно понимал, что происходит нечто неправильное, а потому боялся. За себя. Но от головной боли избавил. И велел отдыхать.

Потом уже, на второй день, Катарина попробовала говорить, но ей не ответили. Попробовала угрожать, но угрозы вряд ли достигли цели, ведь экипаж все еще летел… Куда? Катарина свернулась на жесткой лавке, сунув под голову подушку.

Ее принесли раньше, вместе с толстым одеялом, ведь ночи все еще холодные, а они явно не желали, чтобы Катарина заболела.

Пускай.

Страха не было. Скорее ее мучила тоска. Стоило закрыть глаза, и перед ними вставал замковый двор. Полуразрушенные стены, которые так мучительно храбро оберегал плющ. Молочный туман. Лодки, что так похожи на раздутых дохлых рыбин. Люди, которые совсем не люди.

Стрелы. Бой. И шепот:

— Смотри…

Она смотрела снова и снова, стискивая кулачки, всей сутью своей желая, чтобы там, на холме, выстояли, чтобы победили, чтобы… остались живы.

И сама мысль о смерти была столь мучительна, что Катарина кусала губы, чтобы не закричать. А плакать она давно уже научилась молча, но впервые, пожалуй, не стыдилась собственных слез.

Экипаж остановился. Захрипели лошади. Раздались голоса. И Катарина села. Она вдруг поняла, что путь окончен. Что вот-вот откроется дверь, и она встретится с человеком, который и затеял это все… и что вид у нее совершенно неподобающий. Это вдруг сделалось важно, едва ли не важнее всего, ибо там, на холме, Катарина не смогла ничего. А здесь… здесь она поспешно переплела косу, поморщилась — волосы запылились и стали жирны. Платье тоже оправить не выйдет, оно измято и грязно, пропахло запахами что вечерних костров, что пота.

Ничего, королеву делает не платье.

И когда дверь все-таки открылась, не осторожно, как обычно, со щелочкой, но сразу и нараспашку, Катарина встала. Она сделала крохотный шажок, но путы стянули ноги. Полуденное солнце ослепило, но Катарина заставила себя смотреть и не морщиться.

Принять руку.

Помочь спуститься…

— И что это такое? — а голос знаком, пусть перед глазами и плывет все, но голос хорошо знаком. И стало быть, не отец… странно, ей казалось, что именно он стоит за всем.

Ошиблась. Как же она ошиблась… и не только она.

— Так… сбежать хотела… вот мы… — крысючиха кланялась часто и торопливо, она вдруг разом растеряла прежнюю уверенность, сделавшись суетливой и верткой, и сгорбленная спина ее, вся ее фигура выражали почтение и страх, которые она испытывала перед господином в алом камзоле королевской стражи. — Это же ж так, для порядку, добрый господин.

Зря она.

Сиддард, друг и правая рука короля, никогда-то не отличался добротой.

— Эдвин, — бросил он и кивнул на Катарину. — Разберись.

Екнуло сердце. А что, если… если не так она и нужна? Если везли ее лишь затем, чтобы убедиться, что она — это она, а теперь путь Катарины закончится здесь, в этой рощице. Медленно расплылась улыбка на губах Эдвина.

Он знает? Знает.

И про мысли эти, и про страх. Вот только Катарина не позволит ему получить удовольствие. Она молча смотрит на паренька, который приближается медленно, с явною опаской. А приблизившись, встает на колено. В руках его появляется клинок, который и разрезает путы.

Одно движение.

И Катарина заставляет себя смотреть не на белобрысую макушку, но на Сиддарда. Прямо и спокойно. С вежливой улыбкой, которая заучена давно и, надо же, пригодилась. И благодарит легким кивком.

— Бесконечно рада видеть вас, — ее голос звучит ровно.

— Не могу сказать того же, — он никогда-то не давал себе труда притворяться. И теперь раздраженно хмурится. — Ты подурнела.

— Увы, случается со всеми.

Он и прежде пытался укусить ее, уколоть, будто видел угрозу. А может, и вправду видел? Но чему? Не своей ли дружбе, столь выгодной, но в то же время хрупкой, ибо король не может позволить себе друзей.

— Полагаю, дальше мы отправимся верхом? — Катарина огляделась.

Поляна.

Обыкновенная. Светлые осины звенят молодой листвой. Трава густа. Цветы цветут. И пчелы наполняют гудением куст одичавшей черемухи. И в этом месте, столь умиротворяющем, странно смотрятся что вооруженные верховые, что старый экипаж с заколоченными окнами.

— Так быстрее… надеюсь, ты в своей деревне не разучилась ездить верхом?

По тону было ясно, что, если и разучилась, это ничего не изменит. К Катарине подвели коня. Надо же, ее Листик, смирный мерин весьма почтенных уже лет, пусть и сохранивший стати. А она по нему скучала, пожалуй, лишь по нему. И, погладив, сказала:

— Здравствуй. Тебя я и вправду рада видеть.

Хмыкнул Сиддард за спиной:

— Подсадить?

— Будь так любезен, — согласилась Катарина, понимая, что тумбы для посадки в лесу все одно не найти. А седло вот дамское, и садится она сразу, находит равновесие, удивляясь тому, что и вправду не забыла. Когда Катарина в последний раз выезжала?

Давно.