Третий лишний

— Добро не дам, — отрезал Валентин. — И разрешения на очередную войну тоже не дам… только с предыдущей разобрались, и то не до конца. Этот твой друг… он показания даст на тех ребят?

— Хотите пойти по закону? — уточнил я, а когда он кивнул, добавил: — Лёхе отсидка только в масть окажется с его образом жизни… всё равно больше двух лет не дадут, ещё и отпустят через год, если дурить не будет. Михаилу, думаю, вообще условный срок светит — первый суд всё-таки, семья, ребенок, наверняка положительные характеристики отовсюду. Так что это всего лишь отсрочка. Они только силу понимают, к сожалению.

— И какие предложения? Только давай без твоей научной фантастики, — он поморщился. — Тут это не сработает.

***

Мне впервые предложили решить судьбу не кого-то абстрактного, как в случае с товарищем Горбачевым, а вполне конкретных людей. Горбачев в моем сознании всё-таки оставался небожителем, как и вся элита советских и российских времен, у них была своя жизнь, которая развивалась параллельно жизни обычных граждан. А вот Лёха и Михаил находились со мной в одной плоскости; мы разговаривали, они били меня, я бил их — этого вполне хватало для какой-то внутренней связи между нами. В общем, это было очень странное и, что греха таить, приятное чувство абсолютной вседозволенности. Осталось только придумать что-то действительно крутое, с чем может согласиться Валентин — и дело в шляпе.

— Вы прямо как джинн из восточной сказки, — сказал я, чтобы потянуть время. — Надо бы обговорить условия, на которых вы возьметесь выполнять мои желания.

Я улыбнулся, но Валентин мою шутку не оценил.

— Не юродствуй, — жестко сказал он. — Дело серьезное. Может, это был пробный шар со стороны оппонентов, и если достойной реакции на него не будет, они снова возьмутся за тебя, только на этот раз церемониться не будут. Готов рискнуть собой? А своей девушкой?

Аллой я и раньше рисковать не хотел — просто так получалось. Собой — пожалуй, был и готов. Но лишь при определенной подготовке и, желательно, выборе места и времени боя.

— Нет, — помотал я головой. — Ни собой, ни, тем более, Аллой. У нас с ней только жизнь начинается… ну и пусть, что у меня — по второму кругу. Я почти и не помню себя в восемнадцать. Но я думаю, что это, так сказать, инициатива снизу. Вряд ли им кто подсказал…

— Мой опыт подсказывает, что иногда случаются самые невероятные вещи. Так что, идеи есть, что делать с этими обормотами?

— Есть, — кивнул я. — Не уверен, что вам понравится, но в ней точно нет ничего фантастического. В вашем музее на Лубянке найдется пара камер наподобие той, в которой держали меня?

***

Моя идея Валентину, разумеется, не понравилось.

— Всё-таки тянет тебя на фантастику, тянет, — проворчал он. — Неужели твой мозг не в состоянии выдать что-нибудь поближе к жизни?

— Куда уж ближе, — я даже закатил глаза. — Два дня всего прошло, мне будет обидно, если и они не отведают вашего гостеприимства. Но серьезно — если это безумно сложно, то давайте тогда действительно пойдем путем закона, пусть посидят хоть сколько-нибудь… тому же Михаилу, думаю, и СИЗО хватит, если до суда там подержать.

— Сложно, не сложно… у тех получилось, у нас тоже получится, — самоуверенно отмахнулся Валентин. — Не хотелось бы, конечно… но сам подумай — ну посидят они там с неделю, больше не разрешат, а потом что?

— Выпустите, что, — ответил я и не удержался: — Но вообще неделя неделе рознь, как и подполковники друг другу. Поспрашивайте их, где они шмотки заграничные берут, кто им пластинки фирменные поставляет… думаю, в ваших застенках они очень разговорчивые будут, особенно если держать их на голодном информационном пайке. Ну а с тем, что они расскажут, можно всякое сделать, не мне вас учить.

Валентин снова побарабанил пальцами по рулю.

— Да, не тебе… затея может пшиком выйти — ну сдадут они своих барыг, а дальше что? Особенно если в конце цепочки какие-нибудь матросики с сухогрузов? Там и наказания особого нет, максимум — с заграничных рейсов снимут, так для спекулянтов это не удар даже, а досадная помеха, моряки в очередь выстраиваются, чтобы их обслуживать… хотя… где западные шмотки, там всегда валюта… Валюта… ты ничего подобного не видел, когда их бумажники шмонал?

«Родион?» Вопрос был неожиданным, но я сумел не подать виду, что мне страшно.

— Ничего не было, только рубли… — ответил я. — Кстати, спасибо, что вернули в целости и сохранности.

— Ерунда, дело житейское… — Валентин был явно разочарован моей реакцией. — Вот видишь, с наскоку может и не выгореть. Тут думать надо… Вот что сделаем. Ты когда к этому своему другу собираешься?

— Завтра, у меня в два консультация по химии, после неё съезжу.

Врачи обещали держать Стаса в больнице до выходных, а потом собирались выпнуть его на домашнее долеживание, чтобы он не занимал столь необходимое трудящимся койко-место. Впрочем, насколько я мог судить, разницы не было никакой — правда, в больнице Стас хотя бы регулярно и относительно качественно питался и спать ложился вовремя. Боюсь, в общаге у него не будет возможности ни для того, ни для другого. Но повлиять на врачебный консилиум я не мог.

Я собирался приезжать к нему всю эту неделю — и привозить не только случайные молоко с батоном, но и что-то более вкусное и питательное. Я всё-таки чувствовал ответственность за то, в каком положении оказался мой приятель.

— Вот и хорошо, — кивнул Валентин. — Тогда после своей консультации выходи на улицу и садись к ребятам в машину. Они отвезут и проделают все необходимые процедуры.

— В смысле? — я не сразу врубился, о каких процедурах идет речь.

— В прямом. Опрос проведут под протокол, справки необходимые у врачей… в общем, всё, что нужно для возбуждения уголовного дела. Обратно на своих двоих дотопаешь, у них ещё дела будут в местном отделении милиции, передача дел — дело ответственное и долгое, — неудачно выразился он.

Но я на эту ошибку решил не указывать.

— А потом что? — уточнил я. — Может, всё-таки разрешите жахнуть?

«ДМБ» тут ещё не сняли, но, видимо, в этой армейской комедии все диалоги были взяты прямо из жизни.

— Потом, возможно. Если по закону ничего не получится. Ну и попробую привлечь начальство возможностью разоблачить шайку валютчиков с выходом на какие-нибудь шпионские каналы.

— Вы же сами в это не верите, — напомнил я.

— Не верю, но я умею быть убедительным, — ответил Валентин и жизнерадостно улыбнулся. — Всё, беги. Меня шашлык ждет. И жена.

***

Когда я выходил из квартиры, у меня и в мыслях не было давать указания кровавой гэбне, как правильно преследовать не слишком законопослушных граждан. Мне просто хотелось, чтобы Валентин разрешил мне разобраться с Лёхой и Михаилом по собственному разумению — то есть максимально жестоко, но без юридических последствий. Но он не разрешил.

И теперь я оказывался в очередном раунде какой-то большой игры с неясными последствиями. Судьба приятелей Боба меня не беспокоила; мне было страшновато за собственное будущее. Привычку разбираться с оппонентами чужими руками изжить очень сложно, если не невозможно.

В будущем я часто видел это на примере разных знакомых, которые начинали по делу и без дела использовать, например, связи в милицейских или бандитских кругах. Какое-то время они жили как короли, но потом в одночасье пропадали с радаров — кто-то оказывался за решеткой, а кто-то — на дне мутной речки с простреленным черепом и привязанными к ногам камнями. Это называлось — доигрались. Ни менты, ни бандиты не любили класс эксплуататоров, и расправлялись с такими ребятами с одинаковым удовольствием, только разными методами. Тем более что прегрешений у них за душой вполне хватало и на солидный срок, и на пулю.

Конечно, я пока не слишком злоупотреблял расположением Валентина. Скорее наоборот — я прибегал к его услугам крайне редко по любым меркам и только по важным делам. Хотя, возможно, избиение Стаса не было важным с точки зрения подполковника КГБ, но оно было связано с делом отца Родиона и, возможно, с этой стороны могло оказаться даже полезным. В любом случае, я надеялся, что не переступлю невидимую красную линию ещё долго. Вообще я надеялся на тихую и спокойную жизнь, но с этим почему-то не складывалось. Сюрпризы так и сыпались на мою несчастную голову — и на головы близких мне людей.