Извек

— Коль такие дела, можно чего и покрепше.

Добрыня приложил руку к груди, мол, спасибо за заботу и понятливость. Потянулся вперёд, вдвинул кружку Поповичу, разом осушил свою. Лешак медленно разогнулся, будто на плечах стоял княжий терем, не видя ничего вокруг себя, поднёс бадейку к губам. Неверная рука дрогнула, по щекам побежали красные струйки, встретились на шее, оросили кольчугу на груди. Пустая посудина стукнула о стол. На плечо легла пятернища Ильи.

— Пей, друже, пей! Ты пьяный лучше… А то совсем с лица спал. Рази так можно! Дурной кобыле сам знаешь…

— Извека! — перебил Лешак. Слова, будто ежи, с трудом лезли из горла. — Други, сыщите Сотника… Повиниться надоть, зря на него гневился… Сыщите, други.

Он потянул руку за второй кружкой. В корчме одобрительно загудели.

— Вот это дело!

— Повиниться для мужа не зазорно, да и нам не помешает мировую с ним осушить.

— Вот только где ж его сейчас сыщешь…

— У Эрзи спроси, — подал голос Ерга. — Либо у Мокши. Про Извека ежели кому и знать, то им одним. Токмо скажут ли!? За друга осерчали… И, выходит, поделом… Не-е! Думаю не скажут.

— Не скажем! — громыхнуло от дальнего стола.

Все головы повернулись на голос Мокши. Дородный великан, рядом с дремлющим Эрзёй, ломал ногу гусю. Отхватив от румяной ляжки изрядный кус, неспешно прожевал, запил из кувшина и, так же не оглядываясь, добавил:

— Потому, как сами не ведаем.

Эрзя приоткрыл один глаз, стрельнул по корчме, двинул носом и снова прикрыл веко.

— Однако… — пробасил Мокша и вновь, под нетерпеливыми взглядами корчмы, принялся за ногу.

Пока хрустел косточками, в его сторону обернулся и Лёшка. В потухших глазах — отчаянье пополам с надеждой. Мокша степенно дожевал, побулькал вином, утёрся. Длань вновь зависла над раскуроченным гусём, выцеливая кусок поаппетитней. Будто вспомнив о чём-то, помедлил, затем передумал и опустил руку на стол.

— Хотя, узнать-то можно. Бабка Агафья, ежели из ума не выжила, может подсказать. Ну, там… в воду поглядит, пару мышей сгрызёт, поганку понюхает… О прошлом годе, помню, Эрзю так разыскала, когда тот, в соседней веси, у девок пропадал. Тады аж трёх кажанов загубила, пока разглядела, где он обретается. Зато без ошибки…

Ватага Лёшки подхватилась, как по тревоге. Об пол грохнула опрокинутая лавка. Кто-то спешно дохлёбывал из кружек. Кто-то по привычке вставлял монетки между досками стола, дабы не свалились и не затоптались при потасовке.

Мокша с сожалением оглядел раскуроченные гусиные останки, но тоже поднялся и, степенно утерев усы, развёл лопатами ладоней.

— Ну и пойдём, что ли.

— Ага, — отозвался Эрзя. — Пока бабка не померла. Хотя, её, поди, и палкой не уколотишь.

Все подались из корчмы. Без промедления заняли сёдла и, дождавшись Эрзю с Мокшей, направили коней на отшиб, где в перелеске приютилась изба старой ведуньи. Почерневший дубовый сруб увидали только подъехав к опушке. Дверь, свидетельствуя о присутствии хозяйки, была открыта и все заметно взбодрились — ехали не зря.

Лёшка первый соскочил на траву, но замешкался, пропустил вперёд себя Мокшу, который знал бабку лучше, предпочитая выспрашивать обо всём у мудрой старухи, чем утруждаться лишними раздумьями. Та тоже привечала уважительного балагура, и Мокша, чувствуя свою значимость, степенно направился к крылечку…

…Бабка отставила веник в угол, прислушалась. Кот, по обыкновению путавшийся под ногами, вздыбил шерсть, сверкнул жёлтыми углями глаз и сиганул на печь. Старуха подтянула платок, вздохнула, упёрла руки в бока. Сквозь дубовую ляду различила шаги многих человек. Мужчины. Не из пахарей. Скорее дружинники. Торопятся, но сдерживают шаг. Впалые щёки Агафьи растянулись в подобие улыбки.

Опять кого-то потеряли, подумала она и, не торопясь, заковыляла навстречу. В дверь три раза бухнуло. Тут же послышался чей-то грубый голос:

— Ты б ещё тараном постучал, дурья башка. Перепужаешь бабульку, ещё сподобится со страху.

Постучали потише, но так же настойчиво.

— Сподобится? Да я ещё ваших внуков женить буду… — проворчала старуха.

Она толкнула дверь и упёрлась взглядом в кольчужную стену. Чуть выше нависал тяжёлый подбородок, нос и глаза загораживал косяк. Богатырь отшагнул и, облокотившись на верхний край ляды, заглянул в проём.

— Жива ль, бабуля?! Как здоровьице?

— Сдохла! — съехидничала та. — Неужель не видишь. Вон — лежу в переднем углу и воняю, а крадовать* некому.

За спиной Мокши кто-то поперхнулся смехом. Ведунья ткнула кулачишком в могучую грудь и тоже осклабилась..

— А здоровья? Здоровья на троих, таких как ты, хватит. Ну да заходите, чего на дворе топтаться. Почто ноги-то трудили? Либо нужда приключилась? Без нужды-то ко мне не ходят. Без нужды всё чаще в корчму заглядывают…

Мокша вовсю щерился, слушая привычное ворчанье старухи. Махнув остальным, шагнул внутрь. Один за другим сгибаясь под притолокой, ватага потянулась следом. Кое-как уместившись в невеликой избе, обступили Мокшу и Поповича плотным гуртом.

Сухая ладонь старухи повелительным жестом заставила вошедших расступиться и дружинники почти вжались в стены, высвобождая пространство посреди избы. Лёшка с Мокшей поначалу остались впереди всех, но спешно посторонились, когда Агафья выволокла из-за печи кованый треножник. Постановив его на свободном месте, указала на ведро и проворчала, будто сама себе:

— Во дворе бочка с дождевой водой, надо бы принесть ведёрко.

Мокша выхватил взглядом одного из молодцов, кивнул на дверь. Румяный гридень тут же бросился исполнять. Когда вернулся, на треноге уже покоился широкий котёл, а бабка копошилась у стола, перебирая холщовые мешочки и пучки сушеных трав. Не оглядываясь, коротко распорядилась:

— В котёл!

Гридень исполнил и, не выпуская ведра, отступил к стене. Молчали. В тишине шуршали сухие травы, да старуха что-то бормотала, откладывая нужное в сторону. Эрзя, прислонившись к брёвнам, снова начал задрёмывать, когда в избе громыхнул неуместный смешок Мокши.

— Эй, други, целоваться никто не желает?

Двенадцать пар удивлённых глаз уставились на весельчака, но тот ткнул пальцем в сторону треноги.