Извек

От так вот! — улыбнулся Извек и распахнул дверь. — Приехали.

Эрзя ввел Мокшу и из темноты донесся его тихий голос:

— Это нас и страшит.

Утром, на княжьем дворе, Извек приметил ещё нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам и оберегам. Большинство же прятали знаки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога.

После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил:

— Князь грамоту ждёт. Кого из скороходов способней послать?

— А далеко ли ехать?

— До Торжища, — уточнил воевода. — Встретить посыльного, из шёлкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено.

— Тогда сам и слетаю. — предложил Сотник.

Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул.

— А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, голова на плечах есть… пока.

Извек промолчал насмешливой похвале, выжидающе смотрел в глаза. Воевода выудил из-за пазухи знак княжьего посыльного, вложил дружиннику в руку и, понизив голос до шёпота, проговорил тайные слова.

Сотник ухмыльнулся, повторил всё в точности и, отпущенный удовлетворённым кивком, двинулся со двора. На выходе поздоровался с Лёшкой Поповичем, но тот, погружённый в себя, не ответил. Угрюмо прошёл мимо, уткнув тоскливый взгляд в землю. Не иначе, опять Млава не приветила, подумал Извек. Сзади послышались торопливые шаги. Догнали Эрзя с Мокшей.

— Далёко? — пропыхтел Мокша.

— Да на Торжище надо слетать.

Эрзя внимательно глянул на Извека, двинул усами.

— С собой не возьмёшь?

— Велено одному.

— Ну, хоть до околицы проводим, — хитро прищурился Мокша. — У нас с Эрзёй кувшинчик сладкого ромейского припасён, как раз проводить хватит.

— Гоже! — рассмеялся Извек. — От сладкого ромейского, да при нашей кислой жизни, разве откажешься.

У дома споро оседлали коней. Выехали. Мокша откупорил полуведёрный кувшин и, соорудив на лице подобие серьёзности, подражая интонациям Сарвета, значимо изрёк:

— Да пребудет ещё при нашей жизни то, что обещано нам после оной!

Под смешки друзей ливанул из кувшина в раскрытую пасть, передал вино Эрзе. Тот размашисто перекрестил кувшин снизу вверх и тоже вознёс взор к небу.

— И да снизойдёт на нас благодать великая… То-то нам похорошеет!

Содержимое кувшина уменьшилось ещё раз, и сосуд перекочевал к Извеку.

— И да упокоится душа Егория — Холма Огородного, и да простит ему бог все его прегрешения, вольные и невольные!..

— Тако бысть, тако есть, тако будет! — с хохотом докончили Эрзя с Мокшей.

Вино вновь пошло по кругу. Прозвучали здравицы друзьям, врагам, бабке Агафье, Деду Пильгую и верным коням, кои несут столь славных ратоборцев. Когда настало время прощаться, все трое были уже изрядно навеселе. Хлопнув по рукам, разъехались. Друзья, затянув песню, неспешно двинули вспять, а Сотник пустил коня рысью, чтобы встречный ветер выдул из головы лишний хмель.

За одним из поворотов, дорога шустро нырнула в низинку. Ворон пошёл тише, обходил засохшие колеи, похожие на старые сабельные шрамы. Когда, выбравшись наверх, снова ступил на прямой шлях, впереди показался странный столбик. Сотник затенил рукой глаза, присмотрелся, хмыкнул. На обочине маленьким истуканом торчал заяц-русак. Смотрел ошалевшими глазами в точку перед собой. На приближение всадника даже ухом не повёл. Извек выгнул бровь — совсем косой обнаглел, ни коня, ни человека не боится.

Только подъехав, понял, в чём дело. Возле глубокой колдобины, валялся лопнувший кувшин. Ветер разносил сытный хмельной запах. Впитав в себя пролитую сурью, желтело просыпанное с подвод отборное зерно. Часть горки явно была подъедена длинноухим. Видно проезжавшую к Киеву телегу занесло в яму и кувшин, припасённый возницей, выпал под колёса. Вот длинноухий и потрапезничал.

Теперь, обожравшись, тупо смотрел на щедрое угощение. Есть больше не мог, уходить от кормушки не хотел, а ударивший по ушам хмель выбил из головы весь страх.

Поравнявшись с зайцем, Ворон приостановился и склонил голову к рассыпанному добру. В самый последний момент заяц попытался отодвинуться, но не удержался на подгибающихся лапах и завалился под пыльные листья лопуха. Сморенный хмельной приправой, тут же заснул как убитый.

Сотник ухмыльнулся, представляя какая жажда ожидает русака спросонок. Ворон хапнул губами две жмени пьяного зерна, но тычок в бока заставил идти дальше. Насмешливый голос хозяина прозвучал тише чем обычно.

— Иди, иди! А то, вдруг проснётся, в драку полезет… ой, чё будет!

Дорога перевалила через пригорок, и Сотник залюбовался сверкающей на просторе Лебедью. Весь день не слезал с седла. Под вечер, заметил поляну со следами торговых обозов: в траве тянулись следы телег, а среди горок засохшего конского помёта, чернели круги недавних кострищ. Не мешкая съехал на обочину, расседлал Ворона и, напоив у родника, оставил пастись. Сам же, наскоро закусив, улёгся на плащ и заснул без задних ног.

Поднялся с первым проблеском солнца. Поёживаясь от росы, быстро собрался и, зацепив из сумы горсть сухарей, тронулся в путь. Слыша хруст, Ворон ворочал ушами и тряс шёлковой гривой, но Сотник, чувствуя ногами набитое травой брюхо, был непреклонен.

Ярило восполз над деревьями, и сквозь листву всё чаще пробивались связки солнечных лучей. Просветы между деревьями увеличились и полоска утоптанной земли вывернула на опушку. Ворон припустил было бодрой трусцой, но замешкался, углядев вьющееся неподалёку облако пыли. Дальше пошёл шагом, то и дело косясь на хозяина. Извек улыбался, смотрел вперёд, похлопывая коня по шее. Впереди, над желтыми клубами торчала лохматая голова. Изредка копна чёрных волос дёргалась и голова смещалась из стороны в сторону. Рядом с ней то и дело появлялись макушки посветлей, но тут же опять скрывались в облаке. Скоро проступили силуэты полудюжины мужиков, азартно барахтающихся в пыли. Ещё через десяток шагов стало ясно, что молодцы резво налетают на обладателя лохматой головы, но получив оплеуху, кубарем катятся в песок. Взбив в воздух очередную порцию пыли, поспешно вскакивают, благо здоровьицем не обижены и, собрав глаза в кучу, бросаются за новой затрещиной.