Извек

ВЕНЕЦ

Криком помнить изгибы степей,

В лапах бойни пропеть о тебе,

Что сберегла крыла…

Илюмджин-Ота, мудрец, без совета которого Радман не принимал ни одного решения, распахнул полог шатра. Холод туманного утра, коснувшись лекаря, спешно хлынул в раскрывшуюся обитель тепла, выдувая застоявшийся дух целебных трав. Старец втянул студёный воздух и обвёл взглядом просыпающийся стан. Плохой, очень плохой сон разбудил его сегодня. Илюмджин нахмурился. Такие сны никогда не случаются без беды. Он медленно прошёл между шатров, присел возле ближайшего костра. Исподлобья глядя на языки пламени, прощупывал разумом каждый миг сна, пытался уловить мельчайшие крупицы тайного смысла, вплетённые в яркие образы утренней дрёмы…

…Бег, быстрый бег, сквозь обожжённые солнцем травы. Тупик из тесно стоящих шатров, толстый ковёр мягкого сена, на нём — кобылица, разрешающаяся от бремени. Ржание, судорожные рывки кобылицы, осклизлый плод, выходящий из чрева… Марево, отделяющее Илюмджина от новорождённого… мгновение мрака, и взор, прорвав препятствие, приближается к мокрой трепыхающейся плоти. Живой ком дёргается раз, другой и… лопается, открывая под расползающейся кожей массу копошащихся червей…

Костёр щёлкнул раскалённым сучком. Лицо старца дрогнуло, будто сведённое внезапной судорогой. За спиной кто-то приблизился, поднесли жареного мяса, но лекарь, не глядя, указал на бурдюк кумыса. Тут же появилась пиала, расторопные руки аккуратно наполнили и протянули взамен еды. Илюмджин-Ота сделал пять небольших глотков, вернул питьё и слабым жестом приказал оставить его одного. Взгляд снова погрузился в трепещущее пламя.

Воздух быстро наполнялся обычным гомоном, когда со стороны крайних шатров донеслись крики. Стан всполошился. Подобно муравьиной куче, в которую бросили камень, всё вдруг замерло, но тут же вновь зашевелилось, наращивая с каждым мгновением суету и мельтешение. Между костров, к пустому пространству у ханского шатра, потянулись встревоженные воины. Илюмджин снова поморщился, по всему телу прошла неприятная дрожь. Что-то холодное скользнуло вокруг сердца и затаилось под хребтом. Ноги сами подняли худое согбенное тело и понесли на шум, сулящий приоткрыть тайну скверного сна. Подойдя ближе, заметил над толпой сутулую фигуру всадника. В груди скребнули когти мерзкого страха, заставившего прибавить шагу. Когда всполошённые соплеменники расступились перед Илюмджином, всадник уже спрыгнул со взмыленного коня. Собравшиеся, образовав круг, молча смотрели на покрытого пылью гонца. Тот загнанно рыскал глазами по толпе, пока не увидел выходящего навстречу старца. Лекарь остановился перед прибывшим, заметил побуревшие пятна крови, дыры на кожанном доспехе. Сквозь пыль узнал худое лицо Аман-Гельтулея. Из шатра хана высунулись несколько невольниц, рты нараспашку, в глазах тревога. Всё замерло в мрачном ожидании, когда воин наконец выдохнул:

— Хан Радман мёртв!

Тишина была ему ответом. Илюмджин-Ота сделал ещё шаг вперёд, постоял, буравя взглядом носителя чёрной вести, затем повернулся и обвёл взглядом ошеломлённую толпу. Смуглые лица скисли растерянностью и досадой. Те, кто раньше начинал сомневаться в успешности хана, убедились в правоте своих сомнений, и их мысли легко читались сквозь злобный прищур. Другие же, не могли поверить в случившееся. В глазах мелькала то жажда мести, то полное смятение. Кто-то из задних рядов уже поплёлся прочь, кто-то повёл глазом в сторону, собираясь последовать за ними, но безмолвье стана нарушил голос мудрого Илюмджина-Оты.

— Смерть доблестного Радмана вселит в нас новые силы! — пронеслось над сборищем, заставляя всех вновь замереть. — Тлен и пепел останутся за копытами наших коней, когда месть помчит нас на своих крыльях. И смерть придёт к каждому, кто увидит нас на этой земле! Хан мёртв, но не прервётся род великого Кури. Будущим летом взойдёт семя Радмана и родится новый великий вождь, которому суждено прославить себя и нас на века. Так сказали звёзды! И так будет! Ибо избранница уже носит сына Радмана!

Длань старца простёрлась в сторону ханского шатра, где невольницы ловили каждое доносящееся до них слово. Одна всё время оборачивалась, передавая услышанное внутрь шатра. С лиц собравшихся постепенно сходила оторопь. Глаза начинали блестеть. Степняки оживали, в предвкушении щедрого ритуала. Кто-то уже вскидывал оружие, а тишину прорезали первые гортанные боевые кличи. Через мгновение крики подхватили десятки глоток. На лицах заиграло отраженное клинками солнце. Буйство достигло своей вершины, но вой внезапно стих, когда из шатра вышла мать будущего великого хана. Десятки глаз уставились на прекрасную полонянку.

Она же, не сводя горящего взора со старца, медленно ступала от шатра. Кто-то отшатывался, пропуская избранницу Радмана в круг, кто-то был готов вновь заорать, приветствуя ту, что принесёт хана-победителя. Илюмджин-Ота перевёл дух. Видел, что самае главная беда позади и пока, всё идёт как нельзя лучше. Полонянка, тем временем, остановилась в пяти шагах от старца. Обвела толпу торжествующим взглядом, не оставив сомнения, что слышала и поняла всё. Илюмджин по-хозяйски повёл рукой на воинов, приложил ладонь к груди и, продолжая свою игру за сохранение власти, почтительно склонил голову. Но волосы на его голове зашевелились, когда он услышал звонкий смех пленницы. лицо лекаря едва двинулось вверх, а полонянка уже выдернула из рукава маленький, отточенный как бритва, ножик для резки мяса. В глаза обмеревшего мудреца неудержимым восторгом блеснул её победный взор. Не дав никому опомниться, она вскинула игрушечное оружие к своей шее, ткнула остриём лезвия под край левой щеки и обеими руками что есть силы рванула ножик к правому уху.

Пурпур обильно залил белизну сарафана и скатал пыль под ногами в тёмные шарики. Несколько мгновений полонянка ещё стояла, принимая синими очами высокое ласковое небо. Потом колени подогнулись, и она мягко повалилась на забрызганный кровью песок. Тело потревожила последняя дрожь, и лицо затихла со счастливой улыбкой на губах.