Восстание

«Никто об этом не думал. Каддиг, этот трусливый Каддиг стал ландратом, но все равно ничего толкового он в историю не впишет. Пройдет несколько недель, и о нем никто не вспомнит. А я, Пляйш, услышав имя Каддига, буду трясти головой. Тьфу! Какой же он трус!» — Патер чуть пошевелился, подумав, не настал ли подходящий момент для того, чтобы придать разговору с американцем нужное направление.

— Граждане Вальденберга… — начал он торжественно и сделал широкий жест рукой.

Капитан, даже не взглянув на петицию, которую ему передал патер, перебил его:

— Я догадываюсь, о чем вы тут написали. О спасении мира во имя всевышнего и тому подобное…

— Немедленно верните мне мою бумагу! — не на шутку рассердился священник. — Я жестоко обманулся в вас! Вы не солдат, который после кровавой битвы стремится сохранить человечность ради тех, кому посчастливилось остаться в живых.

— Сколько антифашистов насчитывается в Вальденберге? — спросил капитан.

Пляйш этого не знал. Возможно, их было около десяти, возможно, сотня, а то и больше. Вопрос капитана обескуражил его, и он уклончиво ответил:

— Немного.

— Точно вы не знаете?

— Нет.

— Зато вы знаете противников Гитлера.

— Да, кое-кого.

— Кто, по вашему мнению, является самым главным антифашистом в Вальденберге?

— Хайнике! Георг Хайнике!

— Он коммунист?

— Ну разумеется.

— Он возглавляет движение антифашистов в городе?

— Да. Он был таким еще до прихода Гитлера к власти, таким остался и теперь. Нацисты его сильно били, можно сказать, изуродовали. Он должен был умереть, но не умер. Говорят, он очень больной человек. Но несмотря ни на что он пережил нацистов. Он, как гора, которую пробурили внутри, но она все равно не рушится. Если бы он был верующим, я выставил бы его в соборе, чтобы наглядно продемонстрировать чудо, сотворенное господом… Господь учит нас: если ты садишься за стол, чтобы насладиться обедом или ужином, то не приглашай на трапезу ни своих друзей, ни братьев, ни приятелей, ни соседей, которые не отплатят тебе тем же, а пригласи… бедняков, калек, слепых и немощных. Этим ты сделаешь доброе дело. Но, к сожалению, Хайнике безбожник, и люди знают об этом. Очень жаль.

Пляйш с любопытством смотрел на узкое лицо американского офицера, но не заметил на нем ничего. Оно по-прежнему оставалось бледным. В глазах капитана не было живых искорок. Патер смотрел на лоб капитана, не догадываясь, о чем тот думает.

— С антифашистами вы не хотите сотрудничать?

— При известных условиях я был бы готов…

— Нацизм искоренен навсегда, как у вас говорят. Трудитесь, как можете, святой отец. Маловероятно, чтобы вы, немцы, были в состоянии создать у себя социалистический порядок при условии взаимодействия духовенства с различными демократическими организациями.

— Сесть с Хайнике за один стол?

— Вы его не уважаете?

— Возможно, я не знаю…

— Вы хотите мед есть, да еще ложкой?

— Без Хайнике не было бы восстания, — скороговоркой выпалил Пляйш. — Если бы у жителей нашего города не было этого Хайнике, то…

— Но он есть! И без него они были бы ничто… — Капитан встал и, обойдя дважды вокруг письменного стола, остановился перед священником. Вытащил сигарету из разноцветной пачки. Священник жадно схватил ее.

Советская военная комендатура располагалась в пригороде на вилле, владелец которой сбежал на запад, хотя особых причин для этого у него не было: он производил такую продукцию, которая через Швейцарию уже в годы войны переправлялась в Америку, оттуда, видоизмененная, через Турцию возвращалась обратно. Возможно, хозяин опасался, что его делишки всплывут и вызовут у людей гнев. Спасаясь от этого, он и бежал.

Остановившись перед комендатурой, Ентц и Хиндемит вылезли из машины. Здание снаружи понравилось им. К особняку вела широкая дорожка, посыпанная белым гравием, который скрипел под ногами. Советские солдаты шли рядом с ними: справа и слева. Прошли через подъезд и вошли в комнату, по виду музыкальный салон, где никого не было.

Ждать долго не пришлось, очень скоро в комнату вошел советский офицер. Быстрыми шагами он направился к Ентцу, но неожиданно остановился, словно раздумывая, подавать ему руку или нет.

Офицер сделал едва заметное движение рукой, и оба солдата мгновенно вышли из комнаты.

— Слушаю вас, — по-немецки произнес офицер.

Откашлявшись, Ентц начал говорить:

— Группа антифашистов захватила в свои руки власть в городе Вальденберге, находящемся в никем не занятой части Германии. Мы вооружили рабочих. В городе наведен порядок, как это и должно быть, однако…

— Что однако?

Ентц почувствовал на себе внимательный и несколько недоверчивый взгляд русского офицера и замолчал, не находя нужных слов.

— Несмотря на поражение, немецкий народ живет. Нам нужны толковые советы и, разумеется, поддержка. С этой целью мы к вам и приехали, — видя растерянность Ентца, выпалил Хиндемит.

Собравшись с мыслями, снова заговорил Ентц. Теперь он говорил гораздо быстрее, словно боялся, что его могут перебить.

По лицу русского было видно, что он понимает далеко не все из слов говорящего.

— Раубольд арестовал всех фашистов в городе… Вешать их или нет? В лесах еще бродят отдельные недобитые гитлеровские части… Они вооружены, ведут себя как настоящие бандиты… Если бы вы выступили против них! Мы еще слабы, чтобы бороться с ними… Наш руководитель — коммунист, его здоровье внушает нам тревогу. Ему нужна квалифицированная медицинская помощь… Помогите нам!

— Подождите, — спокойно сказал офицер и вышел из комнаты.

Ентц вытер пот, выступивший у него на лбу. Сердце его билось часто-часто. Он был очень взволнован, но не хотел этого показать.

— А встреча нам оказана не как товарищам, — мельком заметил Хиндемит.

«Что понимает во взаимоотношениях между людьми этот Хиндемит? Ничего. К коммунистам он пришел не по убеждениям, а повинуясь своему подсознательному чувству. Разве можно, руководствуясь одними чувствами, правильно поступать? Можно. Хиндемит тому наглядный пример. Правда, он ничего не знает ни о наших планах, ни о наших заботах. Он говорит много, но не отдает себе полного отчета в своих словах. Я никогда еще не разговаривал с советскими товарищами, следовательно, нечего и ждать от них, чтобы они встретили нас с распростертыми объятиями», — думал Ентц.

— Ты ничего не знаешь, Хиндемит. Пока все идет, как надо. Скоро ты сам убедишься в этом, — произнес он, поразмыслив.

Каменщик Мартин Грегор сидел в кабинете Ентца и скучал. Сначала он попробовал заговорить с секретаршей Ентца Эрной Эмрих, но разговора не получилось, поскольку они не нашли общей темы.

— Товарищ Ентц зря пустил вас в свой кабинет. Откуда он знает, как вы тут себя вести будете? — недовольным тоном сказала Эрна. — А то начнете тут молиться, как ваша жена, вместо того чтобы помогать мне.

— Я никогда не молюсь.

— Докажи.

— Доказать мне нечем, но я не молюсь. Может, молиться и неплохо, когда знаешь умные молитвы.

— Подсказать тебе одну?

— Представляю, что это за молитва!

Мартин взял со стола пачку листовок, которые так и лежали нетронутыми с тех пор, как их принес Хан. Мартин вытащил первую попавшуюся листовку и начал читать. Прочитав, пробормотал:

— До меня здесь никому нет никакого дела. Тогда зачем я тут сижу? Если мне не прикажут мостить улицу, я почувствую себя скверно.

— Тогда мости улицу листовками! — воскликнула Эрна. — Иди на улицу и каждому встречному-поперечному всовывай в руки по листовке. Тогда, по крайней мере, нам не нужно будет их расклеивать…

— А чем вы их можете расклеивать, если нигде нет ни капли клея?

— Хайнике будет выступать с речью на рыночной площади. Кто-то должен это сделать, так пусть люди знают, что́ именно мы хотим!

Сначала Грегор прошелся по зданию ратуши и раздал листовки вооруженным антифашистам, которые находились здесь в ожидании очередного приказа. Затем, взяв большую кипу листовок, он пошел на улицу. Очень скоро ему стало ясно, что он захватил с собой слишком мало листовок, так как желающих получить их было много.