Восстание

— Дорогой доктор, — сказал наконец майор фон Штреллер, — я сделал все, что в моих силах. В городе возведены укрепления, подчиненное мне войско находится в постоянной готовности. Но я опасаюсь разлагающих явлений, которые могут решить исход боя, если ему вообще суждено состояться. Верховное командование капитулировало, и солдаты знают об этом. Я по закону тоже должен присоединиться к капитуляции и поэтому передаю судьбу города в ваши руки.

Доктор Рюссель заходил взад-вперед по комнате. Заложив руки за спину, он нервно теребил пальцами. Дойдя до окна, на мгновение останавливался, а затем делал резкий поворот. Казалось, будто он специально на мгновение останавливался у окна, чтобы ухватиться за какую-нибудь мысль.

Расхаживая при свете свечей, он парировал:

— Господин майор, я ничего не понимаю в военных делах. Я всю жизнь был против применения силы. Но я знаю, что мы потеряем город лишь тогда, когда его сдадим. Вы сдаете Вальденберг, причем сдаете без причины!

— При благоприятных обстоятельствах я могу удерживать город только два часа, — произнес фон Штреллер тоном, явно рассчитанным на сочувствие.

— От внешних врагов? Русских или американцев?

— От русских, — подтвердил фон Штреллер. — От американцев — дольше: ведь они будут наступать не сразу, сначала наверняка превратят город в груды развалин.

Рюссель, как бы защищаясь, поднял руки.

— Рассудок подсказывает нам, — фон Штреллер встал, потянулся и продолжал патетически, — спасать материальные и духовные ценности города!

Доктор Рюссель был явно неудовлетворен. Сердитый и угрюмый, он зашагал мимо простоватого майора с еще более надменным видом. Рюссель обдумывал одну идейку, которую хотел теперь (раньше это казалось ему просто нелепым) осуществить с помощью фон Штреллера.

Рюссель говорил медленно, делая большие паузы, во время которых он останавливался и пристально смотрел на фон Штреллера:

— Рассудок подсказывает нам и другое — спасать себя! Защищать город! Защищать его от внутреннего врага! Вы меня понимаете? А с этим врагом вы можете вести борьбу в течение недель. У вас же есть войско! Надеть на солдата вместо робы серого цвета робу зеленую, синюю или, если хотите, желтую — дело получаса. Вы получите подкрепление! Что вам нужно еще? Полномочия?

Майор фон Штреллер вроде бы кивнул головой. Доктор Рюссель решил, что у майора и до него были подобные мысли.

— Мой дорогой доктор, я не хочу лезть в петлю в самый последний момент, — заметил фон Штреллер.

Рюссель сел, расстроенный и озабоченный. Свет от свечей четко разделял комнату на светлую и темную половины. Майор фон Штреллер оказался в тени, Рюссель — на освещенной половине.

— Я хотел бы позаимствовать у вас, — заискивающе проговорил фон Штреллер, — гражданский костюм.

— Что такое? — переспросил Рюссель, сделав вид, будто не понял.

— Я хотел бы переодеться. Из серой робы переодеться в робу темно-синего цвета, из одной шкуры вылезти, а в другую влезть.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь! — отчеканил Рюссель.

Не попрощавшись, майор фон Штреллер твердой походкой направился к выходу.

Доктор Рюссель подождал, пока Штреллер спустился по лестнице. Лицо его стало бледным, осунулось. Он машинально потянулся к телефону и набрал номер ландрата д-ра Каддига.

— Я хотел бы проинформировать вас, — доложил он, — что майор фон Штреллер сбежал. В городе спокойствие и порядок. Какие у вас будут указания, господин ландрат?

— Действуйте самостоятельно, сообразуясь с обстановкой, — посоветовал Каддиг.

Рюссель уселся поудобнее, положив ноги на стоявший рядом стул, и погасил свечи. Вскоре он задремал, однако то и дело просыпался от каждого незначительного шороха на улице. Утром он чувствовал себя окончательно разбитым.

Вечером 9 мая десять тысяч солдат разгромленной немецкой армии, опасаясь натолкнуться на части советских и американских войск, еще бродили небольшими группами под Вальденбергом, абсолютно не понимая, как это война может считаться законченной, если оккупировали еще не всю территорию рейха. Вечером 9 мая Альфонс Херфурт, совершавший во главе двадцати солдат-танкистов марш из Богемии, вышел к подножию Хеннеберга, вступив на территорию Германии.

Позади остался высокогорный лесной массив, по которому они шли несколько часов. Слева и справа от дороги рос густой сосняк высотой в два человеческих роста. Сосняк никто никогда не вырубал, и в его густом лапнике свободно могли укрыться двадцать солдат.

Херфурт остановился и поднял руку:

— Я чувствую запах дыма. — Он развернул карту, всмотрелся в нее, и его глаза засветились хитрой улыбкой. — Слушайте-ка, люди! Рядом с нами дома! Мы имеем возможность вновь забраться под крышу. Как, не против?

Вопрос был излишним: конечно, всем хотелось этого. Кроме того, если уж Херфурт вбил себе в голову переспать в постели, то так это и будет. Солдаты разделились на четыре группы и скрылись в зарослях высокого сосняка.

Херфурт пошел по лесной тропинке один. Шел медленно, осторожно. В начале просеки, притаившись за редким кустарником ежевики, он начал всматриваться в дома, из печных труб которых вился дымок. Херфурт прищелкнул языком, поднялся во весь рост и направился к дому в центре села. Он шел лисьей походкой, наблюдая за окнами дома. Никого.

— Э-ге! — подал он голос.

Через некоторое время открылось окно. В нем показалась женщина. У нее было молодое лицо, начинающие седеть волосы. Одна прядь волос упала на лоб.

Херфурт приказал:

— Спуститесь вниз и откройте нам!

Женщина в окне как бы замерла.

— Ну? — произнес Херфурт тоном, который мало чем отличался от угрозы.

Когда женщина закрыла окно, Херфурт повернулся и пробежал глазами по опушке леса. Он остался доволен: солдат не было видно, хотя он знал, что все они следят за ним. Стоило Херфурту поднять руку вверх, как они начали вылезать из своих укрытий.

Женщина стояла уже в дверях дома. Глядя на нее, нельзя было сказать, что она испугалась. Руки она держала за спиной, голову немного наклонила вперед. Это была симпатичная женщина, выглядевшая намного моложе своих лет.

— Откуда это вы? — спросила она.

— Прямо с войны, — ответил, ухмыляясь, Херфурт. — Как звать-то?

— Шернер.

Херфурт скорчил гримасу:

— Так звали нашего последнего генерала. Он вам не сродни?

— Нет.

— А по имени как?

— Элизабет, — ответила с улыбкой женщина.

Он отстранил ее от двери и вошел в дом. Пройдя коридор, стены которого были выложены мозаичными плитками, Херфурт оказался перед второй дверью, ведущей в просторную кухню. Там стояли огромная плита и оттертые добела стол со скамейкой. Кухня казалась темной. В ней было всего одно окно, из которого просматривалась просека. Херфурт сел. Солдаты топтались у входа в дом. Херфурт подал им знак рукой, и они отошли в сторону. В кухню он позволил войти лишь женщине.

— Садись, Бетти, — проговорил он покровительственным тоном.

Она не села.

— Мы остановимся здесь. На одну ночь, может, пробудем еще и день. Ты приготовишь нам что-нибудь поесть! — распорядился Херфурт и, повернувшись к солдатам, скомандовал: — Через сорок минут строиться на жратву!

Он сидел на скамейке, потягивался и поглядывал на огонек старинной керосиновой лампы. Женщина стояла и, облокотившись на плиту, разглядывала его.

— Что это стало с вами? — с удивлением спросила она.

Херфурт промолчал. Он лишь часто заморгал глазами. У него был нюх, как у собаки-ищейки. Херфурт мог безошибочно определить, можно доверять человеку или нет. В присутствии же женщины им овладевало такое чувство, будто он попадает в ловушку. Вот и сейчас он не мог сказать, нравится ему эта женщина или нет. В ней привлекательность сочеталась с личным достоинством. А он терпеть не мог людей самолюбивых, хотя и умел восторгаться красотой. Он сидел не двигаясь, и только частое моргание глаз выдавало его нервное возбуждение.