Страница 7 из 8
У Шинго перехватило дыхание:
– Что я должен сделать, Господи?
– Закрой глаза и считай до десяти. Потом увидишь…
С замиранием сердца Шинго повиновался; он считал так быстро, что едва не пропустил семерку. Когда он разомкнул веки, его чуть не ослепил яркий свет, какой бывает только летом, и притом лишь в самые погожие, солнечные дни. Особенно непривычным он казался после утреннего полумрака, который окружал Шинго еще полминуты назад. Мальчику пришлось несколько раз усиленно моргнуть, и лишь после этого он понял, что висит в воздухе на крыльях, высоко над землею, и прямо перед ним находится распахнутое настежь окно какой-то многоэтажки. Теплый ветерок колыхал почти прозрачную занавеску, которая касалась лежащего на столе школьного учебника по геометрии; рядом была и тетрадь с нерешенной задачей. Шинго помнил, что сам он не успел дойти до этой темы; он отвернулся, не желая будить ненужные воспоминания, но они тут же нахлынули с новой силой. Справа от себя Шинго увидел другой дом, еще выше, чем тот, перед которым он сейчас находился, и именно в этот дом он переехал вместе с родителями за год до своей смерти. Да, это был его родной город, каким Шинго его застал, и мальчик растерялся: он не понимал, что все это значит.
«Откат времени? Но зачем?»
Шинго подумал, что разгадка кроется внутри, и уже хотел влететь в окно, однако услышал голос:
– Нет, тебе нечего там делать! Посмотри вниз!
Шинго глянул – и вскрикнул. Прямо под ним у подъезда теснились люди; некоторые из них оживленно переговаривались, другие плакали, третьи хранили угрюмое молчание. В центре образованного зеваками полукруга Шинго увидел девочку, которая, очевидно, выпала из раскрытого окна, того самого, которое находилось от Шинго на расстоянии вытянутой руки. Девочка лежала совершенно неподвижно, с повернутой набок головой в разметавшихся золотых кудряшках, и столь же неподвижным, стеклянным взором смотрела на собравшуюся возле нее толпу; лишь пальцы ее судорожно цапались по асфальту, то захватывая, то вновь выпуская легкий тополиный пух.
И тогда откуда-то сверху раздались слова:
– Видишь ее, Шинго? Забери ее душу! Забери и принеси ко мне! Но ты должен сам это сделать – без товарища и без песни! Если сумеешь – я исполню то, что обещал.
Шинго захлестнула радость: испытание не казалось трудным; он, правда, никогда еще не работал в одиночку, но был уверен, что справится. Стиснув в кулаке печать так сильно, что заныли пальцы, Шинго бросился вниз со всей скоростью, на какую только был способен. Он молился лишь об одном: чтобы девочка не умерла прежде, чем он успеет поместить ее душу в свои теплые ладони, обогреть и утешить ее, как он уже не раз делал с другими детьми. Этажи мелькали перед его глазами – третий, второй, первый; затем внезапно вся обстановка изменилась, залитый солнцем городской двор исчез, и мальчик почувствовал, что находится в каком-то темном туннеле, настолько узком, что едва мог расправить там крылья. Шинго прежде не видел, чтобы у людей, чья жизнь подходит к концу, были такие воспоминания или грезы; они обыкновенно возникают, когда сознание человека как бы схлопывается, он отгораживается и от мира, и от его Создателя и умирает гораздо раньше своей физической кончины. Мальчик подумал, что в конце любого туннеля бывает свет, и, вооружившись этой нехитрой мудростью, полетел вперед; впрочем, ничего другого ему и не оставалось делать. И свет вскоре забрезжил перед Шинго, увидел он и душу девочки, которая его испускала. Однако это свечение не было просто тусклым, какое характерно для истомившихся, но чистых душ: оно имело бледный, мертвенно-синий оттенок, и мальчика прошиб липкий, холодный пот:
«Самоубийца!»
Благодаря рассказам более опытного Куломи Шинго знал, какую страшную боль испытывает любой чернокрылый брат от прикосновения, хотя бы нечаянного, к душе человека, который наложил на себя руки. На какую-то секунду Шинго утратил уверенность, однако подумал, что несколькими часами ранее Морти, наверное, пришлось не легче, однако он справился и в одиночку довел дело до конца. Неужели сейчас я окажусь слабее Морти, подумал Шинго, и эти слова придали ему силы. Выбросив вперед обе руки, Шинго схватил душу и в то же мгновение ощутил, как словно раскаленное добела острие пронзило его от плеч и до самых бедер. Дикий крик вырвался из груди мальчика; каким-то чудом он не разжал пальцы и начал подтягивать душу девочки к себе, одновременно подаваясь назад и что есть мочи напрягая уже готовые разорваться мускулы: так вытаскивают человека из трясины, где он завяз. Дело почти не подвигалось, точно некая неведомая сила и душу, которую держал Шинго, и его самого тянула в противоположную сторону, в невидимую часть жуткого туннеля, и если Шинго пробовал удвоить свои усилия, она учетверялась в ответ. Душа девочки вздрагивала, словно она хотела крепче прижаться к Шинго, и с каждым ее трепетанием на мальчика накатывала новая волна боли. Шинго выдержал две такие волны, но на третью его уже не хватило: все поплыло перед глазами, руки разжались, и последнее, что помнил Шинго, был пронзительный, закладывающий уши гудок автомобильной сирены. Очевидно, к месту трагедии приехала служебная машина, но был ли это полицейский фургон или скорая помощь, мальчик так и не узнал.
Когда Шинго очнулся, вокруг него уже ничего не было: ни городского двора, ни зелени, ни одетых по-летнему людей. Исчезла и боль: теперь мальчик ощущал только бесконечную, давящую усталость, словно летел без остановки десять часов подряд. На востоке рдело медленно поднимающееся солнце, чуть прикрытое белесой дымкой; казалось, с того времени, как Господь обратился к Шинго, не прошло и секунды. Но разговор еще не был окончен, и мальчик услыхал:
– Как же ты говорил, Шинго, что готов идти в вечную муку, если даже такой боли не мог вытерпеть? А ведь там страдания хуже стократ, и длятся они до скончания мира.
В словах этих не чувствовалось ни насмешки, ни порицания: они как бы просто утверждали некую незыблемую вещь, вроде того, что, не зайдя в воду, нельзя научиться плавать. Шинго вздрогнул, затем медленно произнес – не сразу, будто собирался с мыслями:
– Прости меня, учитель!.. Наверное, я был слишком самонадеян. Клянусь…
– Клятва запрещена заповедью, Шинго: разве ты об этом забыл? Если хочешь что-то сказать, говори просто «да» или «нет». И вот я у тебя спрошу, чтобы ты мне именно так и ответил: знал ли ты прежде эту девочку?
Шинго напряг память, но так ничего ему и не вспомнилось, и поэтому спустя минуту он признался:
– Нет, Господи.
– А вот она тебя хорошо знала.
– Откуда?
– Она ходила в одну школу с тобою, училась в параллельном классе. Когда ты перевелся, она сразу влюбилась в тебя, но не решалась сказать о своих чувствах. Если у вас было одинаковое количество уроков, она шла за тобой по улице, но ты ни разу не обернулся. Потом она долго стояла возле твоего подъезда, невзирая ни на мороз, ни на дождь, но тебе было недосуг выглянуть в окно. Однажды ветка сирени коснулась твоего лица; она обломила ее и затем долго целовала. Когда же пришел срок тебе оставить земную жизнь и пополнить собою ряды чернокрылых братьев, она принесла эту ветку на твою могилу и на следующий же день сделала непоправимый шаг…
– Это все случилось из-за меня?..
– Нет, Шинго: ты так же не виноват в том, что произошло, как в твоих бедах не виноват Куломи. Просто она не смогла вынести расставания с тобою, как и ты не мог принять разлуку со своим другом. Она – это ты…
У Шинго кольнуло в груди, и он робко спросил:
– Где она сейчас?
– Там, куда ты совсем недавно сам хотел отправиться и даже просил меня об этом.
– Нет!
– Увы, Шинго, но это правда.
– Господи, выведи ее оттуда! Умоляю тебя! Ты ведь можешь…
– Оттуда к нам не переходят. Человек сам губит свою душу и подписывает ей смертный приговор, мы лишь приводим его в исполнение. Да, Шинго, пора бы и тебе вернуться к твоему послушанию, чтобы на других братьев не ложились дополнительные труды. Завтра я пришлю к тебе совсем юного брата, который еще неопытен и многого не умеет. Обучи его всему, что знаешь, и, прошу, будь к нему снисходителен. Я думаю, вы поладите.