Страница 17 из 58
Вслед за добрыми вестями от Виниуса добрые вести от Шереметева: пользуясь превосходством своих сил, он поразил шведского генерала Шлиппенбаха при мызе Эрестфер; потеря шведов была втрое против потери русских. Великое торжество: первая победа, и победа после Нарвы! В Москве на башнях и стенах кремлевских развеваются знамена, взятые у шведов. Шереметев сделан был фельдмаршалом, получил Андреевский орден, портрет царя, осыпанный бриллиантами. Победителю захотелось отдохнуть, побывать в Москве. «В начале 1702 года, хотя и быть, – отвечал Петр, – чтоб на страстной или на шестой приехать, а на святой паки назад».
В конце мая Петр стал торопить Шереметева в новый поход в Ливонию, ибо пришло известие, что неприятель готовит в эту страну транспорт из Померании. «Теперь истинный час, пока транспорт не учинен, таковой предварить», – писал царь фельдмаршалу. Борис Петрович двинулся и в июле опять нанес сильное поражение тому же Шлиппенбаху при Туммельсгофе. После этого Шереметев начал «изрядно гостить» в Лифляндии, по выражению Петра, т. е. страшно опустошал страну по совету союзника, польского короля Августа, чтоб шведские войска не могли найти в Ливонии приюта и продовольствия. Петр смотрел на ливонские походы как на школу для своих и как на средство ослабления неприятеля; об утверждении в стране он не думал. Он все лето 1702 года провел в Архангельске, ибо получил известие, что шведы намерены захватить этот город. Лето проходило, опасности для старой морской пристани не было, и Петр стал думать о приобретении новой, на Балтийском море. Петр явился в Ладогу и призвал к себе Шереметева, «чтоб сего Богом данного времени не потерять». По прибытии Шереметева Петр повел войско к Нотебургу (Орешку) и 11 октября взял его трудным и кровавым приступом. «Правда, что зело жесток сей орех был, однако ж, слава Богу, счастливо разгрызен. Артиллерия наша зело чудесно дело свое исправила». Так писал Петр надзирателю артиллерии Виниусу. Семидесятилетний старик, съездивши по артиллерийским делам в Новгород и Псков, отправился в Сибирь, чтоб посмотреть тамошние рудники и заводы, и писал: «Толикое обрел я множество руд железных, что, мню, до скончания мира не выкопаются».
Жесткий орех был назван Шлиссельбургом, Ключом-городом. Для чего же понадобился Ключ? В апреле 1703 года от него по правому берегу Невы лесами шли русские войска под начальством Шереметева и нашли при устье Охты в Неву маленькую шведскую крепость Канцы, или Ниеншанц, сторожившую устье Невы. К русскому войску приехал бомбардирский капитан Петр Михайлов и отправился на 60 лодках осматривать невское устье. 1 мая Канцы были взяты, но на взморье показались два неприятельских судна и 5 мая подошли к устью Невы. Капитан Петр Михайлов и поручик Меншиков с Преображенским и Семеновским полками в 30 лодках окружили их и взяли. Первый успех на море! Обрадовались, как дети, тою живою, сильною радостью, которая обличает горячее участие к делу, условие успеха в нем. Капитан Петр Михайлов и поручик Меншиков получили Андреевские ленты. Добрались наконец до Балтийского моря; завещание предков исполнено, но не совсем: надобно укрепиться на этом море. 16 мая 1703 года на одном из островков Невского устья рубили деревянный городок. Городок назвали Петербургом. Из него потом вышла новая столица, столица Русской империи. Зачем это новая столица? На этот вопрос пусть отвечает древняя история, пусть укажет, что новые столицы не были новостями и в старину.
Действительно, с детства в школах узнаем мы из учебников русской истории, что у нас переносятся столицы из одного места в другое, из Новгорода в Киев, из Киева во Владимир, из Владимира в Москву. Откуда это явление, отчего мы не видим его в других государствах, в государствах Западной Европы? Причина уясняется при первом взгляде на карту. Чрезвычайная обширность государственной области, особенно при малочисленности народонаселения и отсутствии цивилизации, необходимо условливала это явление. Как человек, находящийся в очень обширном помещении, не может, оставаясь неподвижно в одном каком-нибудь углу, ясно обозревать всего помещения, всего разнообразия находящихся в нем предметов и потому необходимо сосредоточивает свое внимание на одном каком-нибудь круге предметов, особенно ему нужных, и остается известное более или менее продолжительное время там, где они помещаются, и потом переходит на другое место, обратившее на себя его внимание, и здесь опять останавливается: так и правительство чрезвычайно обширной страны принуждено переносить свое местопребывание из одной части страны в другую по мере надобности, по мере прилива и отлива сил народных в ту или другую страну, по мере сосредоточения народных интересов, народного внимания здесь или там; следовательно, это перенесение правительственных местопребываний не может являться в истории чем-то произвольным.
Так называемое перенесение столицы из Киева во Владимир Андреем Боголюбским не было делом произвола одного князя, это явление было следствием отлива народных сил с юго-запада на северо-восток; доказательство слишком ясно: этот юго-запад, эта Русь, главная начальная историческая сцена, оказалась столь слабою, что не могла поддержать своей политической самостоятельности, и Русь самостоятельная могла явиться только на северо-востоке. Также не было произвольно утверждение правительственного местопребывания в Москве, когда понадобилась средина Восточной России для ее собрания и для обороны русской самостоятельности равно от Востока и от Запада, от татар и Литвы, от бесерменства и латинства. Также непроизвольно было появление новой столицы на берегу моря в начале новой русской истории, истории по преимуществу европейской. Не Петр по своему произволу утвердил правительственное пребывание в Петербурге, ибо новопостроенный городок был оставлен своим основателем вовсе не в таком привлекательном, положении, чтоб удобствами жизни заставить двор предпочесть его Москве или какому бы то ни было другому месту. После Петра мы видим известную реакцию против его деятельности; русские люди имели полную возможность разобраться в материале преобразования и разбирались: одно оставили нетронутым, другое изменили, а потом опять нашли нужным уничтожить изменения, возвратились к петровским формам; некоторые же учреждения, как совершенно не способные привиться к русской почве, исчезли. Что же мешало не укреплять за Петербургом значение столицы?
Ясно, следовательно, что он приобрел это значение не по произволу Петра; это значение дано ему ходом истории, точно так же как поднят был Владимир на счет Киева и Москва поднялась на счет Владимира. Петру принадлежит указание, но не насилие. И чем сильнее жалобы насчет невыгод положения новой столицы, чем сильнее упреки, делаемые совершенно несправедливо Петру за выбор места для столицы, тем яснее для историка необходимость явления: ибо что же заставило сносить такие неудобства? Один ответ: необходимость! Что касается до выбора места для Петербурга, первого русского города при западном море, – выбора, за который упрекают Петра, то стоит только взглянуть на тогдашнюю карту Восточной Европы, чтоб понять этот выбор: новый город основан там, где западное море всего глубже входит в великую восточную равнину и наиболее приближается к собственно русской земле, к тогдашним русским владениям. Наконец, что касается неудобств климата и почвы, то нельзя требовать от людей физически сильных, чтоб они предчувствовали немощи более слабых своих потомков.
Петра менее, чем кого-либо, можно упрекнуть в односторонности взглядов и направлений. Он не скажу не отнял, потому что он не мог этого сделать, но и не обнаружил ни малейшего намерения отнять у Москвы ее значения та пользу Петербурга; и тут не было одного, так сказать, археологического уважения к царствующему граду: Москва не осталась только памятником древности. В разгар преобразовательной деятельности, в которой так резко обозначался экономический характер, Москва по своему положению и под особенным покровительством преобразователя приняла самое деятельное участие в новом движении, и в то время как с таким старанием отстраивался приморский город, долженствовавший иметь первенствующее торговое значение, старая Москва становилась средоточием новорожденной мануфактурной промышленности. С появлением Петербурга Москва не утратила своего значения, и, когда при дочери Петра Великого России понадобился университет, место ему было указано в Москве. Москва не потеряла своего значения ни для своих, ни для чужих, ни для друзей, ни для врагов. Враги почтили ее своею враждою, почтили ее своим посещением, вписали новую славную страницу в ее историю. Москва по-прежнему терпела беды, по-прежнему горела и по-прежнему росла от непрестающего прилива к ней жизненных сил русской земли.