Страница 33 из 138
Он держался довольно уверенно, но как же тяжело было у него на душе! Он чувствовал себя виноватым в смерти госпожи, к тому же в этом доме было так жутко.
Ночь близилась к концу. Подул неистовый ветер, громче прежнего зашумели сосны, раздался пронзительный крик какой-то неведомой птицы. «Может быть, это те самые совы?»[22] - невольно подумалось Гэндзи. Мысли одна другой тягостней теснились в его голове, помощи же ждать было неоткуда: вокруг не было ни души, даже голоса сюда не доносились.
«Для чего выбрал я это глухое место?» - раскаивался он, но, увы… Укон, ничего не понимая, не отходила от него ни на шаг и дрожала так, словно и сама готова была расстаться с этим миром. Тревожась: «Как бы и она…», Гэндзи крепко прижимал ее к себе. Только он один сохранял ясность мысли, но что он мог придумать? Огонь тускло мерцал, и в верхней части ширмы, стоявшей на границе главных покоев, то здесь, то там, сгущаясь, дрожали тени. Иногда ему чудились приближающиеся шаги, пол скрипел словно под чьими-то ногами. «Поскорее бы пришел Корэмицу!» - думал Гэндзи. Но поскольку никому не было известно точно, где тот ночевал, гонец долго разыскивал его повсюду, а рассвет никак не наступал, казалось, прошла уже тысяча ночей (32). Наконец вдалеке раздался крик петуха. «А ведь я и сам был недалек от гибели, - думал Гэндзи. - чему в своей прошлой жизни обязан я такому несчастью? Уж не возмездие ли это за мое легкомыслие, за непозволительные, недостойные помышления? Своим поведением я сам подаю повод к молве. Как ни таись, от людей ничего не скроешь, скоро слух о происшедшем дойдет до Государя а там и в столице начнут злословить, и стану я посмешищем для испорченных юнцов. Кончится тем, что имя мое будет окончательно опорочено».
Наконец появился Корэмицу. Обыкновенно готовый в любое время дня и ночи исполнять прихоти своего господина, сегодня он, к величайшей досаде Гэндзи, оказался далеко и даже на призыв явиться откликнулся с опозданием. Все же Гэндзи велел ему войти, но не сразу нашел в себе силы рассказать о том, что произошло.
Весть о прибытии Корэмицу заставила Укон вспомнить, с чего все началось, и слезы снова покатились у нее по щекам. Гэндзи тоже утратил последний остаток сил. До сих пор он один сохранял присутствие духа и поддерживал Укон, но стоило появиться Корэмицу, как, словно впервые осознав всю тяжесть утраты, он предался горю. Долго плакал Гэндзи, не в силах остановиться. Затем, немного успокоившись, сказал:
- Тут у нас приключилось нечто весьма странное. Можно сказать даже, нечто невероятное, но, пожалуй, и этого слова недостаточно. Я слышал, что в таких чрезвычайных обстоятельствах положено читать сутру, и велел позвать монаха Адзари, дабы он совершил все необходимое и принял соответствующие обеты…
- Почтенный вчера удалился в горы. Но сколь все это неожиданно! Возможно, какой-то тайный недуг давно уже подтачивал ее?
- Да нет, ничего подобного. - Заплаканное лицо Гэндзи было прелестно и так трогательно, что Корэмицу тоже не мог удержаться от слез.
Надобно ли сказывать, что при столь горестном стечении обстоятельств весьма полезен человек пожилой, искушенный в житейских делах, а они оба были совсем еще молоды. Что они могли придумать? В конце концов Корэмицу сказал:
- Сторожа не стоит в это посвящать. Сам-то он человек верный, но ведь у него есть родные, и они могут проговориться. В любом случае вам прежде всего следует покинуть этот дом.
- Так, но более укромного места нам не найти.
- И в самом деле. Если вернуться на Пятую линию, дамы, обезумев от горя, начнут плакать и стенать, а как соседние дома населены весьма плотно, найдется немало местных жителей, готовых нас осудить, и молва об этом происшествии быстро распространится. Лучше всего перевезти госпожу в горный монастырь, уж там-то никто не обратит на нас внимания. - И, подумав немного, Корэмицу добавил: - Одна дама, которую я знал когда-то, недавно, став монахиней, перебралась к Восточным горам. Она была кормилицей моего отца, но теперь состарилась и решила уехать из столицы. Места там многолюдные, но живет она обособленно.
И вот под покровом предрассветной мглы к дому подвели карету. Гэндзи совсем лишился сил, и Корэмицу, завернув тело умершей в полстину, сам отнес его в карету. Женщина была хрупка и прелестна, даже теперь ничто в ее облике не пробуждало неприятного чувства, хотя, казалось бы… Корэмицу недостаточно умело завернул ее, и наружу выбивались блестящие пряди волос. Увидел их Гэндзи, и свет померк у него в глазах, а сердце мучительно сжалось. «Будь что будет, но я должен быть рядом с ней до конца!» - в смятении думал он. Однако Корэмицу был иного мнения.
- Скорее берите коня, - заявил он, - и отправляйтесь в дом на Второй линии, пока дороги безлюдны.
Сам же он усадил в карету Укон и, подвернув шаровары, пешком - коня-то ведь он отдал Гэндзи - отправился следом. Право, вряд ли ему приходилось когда-нибудь участвовать в столь странном погребальном обряде, но, видя истерзанное горестью лицо господина, он забывал о себе. А тот в беспамятстве добрался до дома на Второй линии.
- Откуда господин наш изволил вернуться? Он кажется таким измученным… - вопрошали домочадцы, но Гэндзи прошел прямо в опочивальню и лег. Мысли его были в беспорядке, и невыносимая тоска сжимала сердце: «Зачем не поехал я вместе с ними? Что она подумает, если жизнь вдруг вернется к ней? О, как горько будет ей сознавать, что я покинул ее». Вздохи теснили его грудь, в глазах темнело. Скоро почувствовал он боль в голове и сильный жар во всем теле. «Все так мимолетно в этом мире, - подумал он, - видно, и мой конец недалек».
Солнце поднялось совсем высоко, но Гэндзи не вставал. Дамы, недоумевая, предлагали ему угощение, но он настолько пал духом, что отказывался даже от самой легкой пищи.
Между тем из Дворца пришел гонец. Государь, которому не удалось вчера разыскать Гэндзи, изволил беспокоиться. Приходили и сыновья Левого министра, но Гэндзи удостоил беседой лишь То-но тюдзё:
- Подойди сюда, но не садись, - сказал он ему. Разговаривали они через занавес[23] .
- Особа, бывшая прежде моей кормилицей, - говорит Гэндзи, - с Пятой луны нынешнего года занемогла тяжкою болезнью. Приняв постриг, она наложила на себя обет, и, быть может, поэтому стало ей лучше, но недавно болезнь возобновилась, и силы ее иссякают. «Навестите меня еще хоть раз», - передали мне ее слова, а как с младенческих лет находился я на ее попечении, жестоко было бы не откликнуться на ее просьбу теперь, когда жизнь ее подошла к своему крайнему пределу. Вот я и отправился к ней, но оказалось, что один из ее слуг, давно уже снедаемый каким-то недугом, в одночасье скончался, прежде чем его успели перевезти в другое место[24] . Позже я узнал, что из уважения ко мне они удалили его бренные останки из дома только к вечеру. Зная, что близится время торжественных богослужений, я подумал, что мое присутствие во Дворце будет весьма некстати. К тому же у меня с утра болит голова, возможно, я простудился. Надеюсь, мне простят мою неучтивость.
22
Может быть, это те самые совы? - Очевидно, Гэндзи вспоминает стихотворение Бо Цзюйи «О несчастливых домах»:
23
Разговаривали они через занавес. - Всякое соприкосновение с телом умершего считалось осквернением. Будучи нечистым, Гэндзи не мог принимать гостей, поэтому он не разрешает То-но тюдзё садиться и разговаривает с ним через занавес
24
…прежде чем его успели перевезти в другое место. - Когда кто-то из слуг был при смерти, его обычно выносили из дома господина, чтобы избежать осквернения