Страница 136 из 138
Тем не менее она упорно стояла на своем, и, почувствовав, что добиться ее согласия не удастся, супруга Дадзай-но дайни вынуждена была отступить.
- Что ж, отпустите хотя бы Дзидзю,- сказала она, спеша уехать, пока не стемнело, и Дзидзю, не в силах превозмочь волнения, залилась слезами.
- Раз она так настаивает, я поеду хотя бы для того, чтобы проводить ее. Нельзя не признать справедливости ее слов, но и ваше нежелание ехать мне тоже понятно. Право, мое положение более чем затруднительно,- тихонько сказала Дзидзю своей госпоже.
Нетрудно представить себе, как горько и обидно было дочери принца! В самом деле, могла ли она предугадать, что даже Дзидзю… Впрочем, удерживать ее она не стала, только все плакала и плакала не переставая.
На память о вместе проведенных годах следовало бы подарить Дзидзю одно из своих платьев, но все они оказались слишком изношенными других же вещей, приличествующих случаю, у дочери принца не нашлось, и в конце концов она решила подарить ей сделанную из собственных выпавших за последнее время волос прекрасную накладку длиной более девяти сяку. Накладку она положила в шкатулку, присовокупив к ней горшочек с тончайшими старинными благовониями.
А я-то надеялась, что, несмотря на мою ничтожность, ты останешься со мною до конца, как того хотела твоя покойная матушка. Что ж, может быть, ты и права. Но подумала ли ты о том, кто будет обо мне теперь заботиться? Как все это обидно, право…- И дочь принца снова зарыдала.
Дзидзю ответила не сразу:
- Ах, что говорить теперь о завете матушки! Долгие годы мы прожили вместе, разделяя друг с другом горести этого мира, и вот меня влекут в чужие, дальние земли…
Только кто может знать, что нас ждет впереди?
- Да где же она? Уже совсем стемнело…- ворчала между тем супруга Дадзай-но дайни, и Дзидзю, с неспокойным сердцем сев в карету, долго еще оглядывалась.
Когда они уехали, дочери принца стало совсем одиноко, ведь прежде только присутствие Дзидзю и скрашивало ее унылое существование. Теперь даже старые, ни к чему не пригодные дамы начали поговаривать:
- Что ж, госпожа Дзидзю совершенно права. Разве можно жить в этом доме? Вряд ли и у нас достанет терпения.
Никто из них не имел желания оставаться, каждая пыталась извлечь из памяти давние связи, к которым прибегнув можно было бы подыскать другое место, а дочь принца, прислушиваясь к их разговорам, трепетала от страха и стыда.
Наступил месяц Инея. Часто шел снег или град. В других садах он успевал таять, а здесь, в зарослях полыни и хмеля, куда ни утром, ни вечером не проникали солнечные лучи, лежал сугробами, при взгляде на которые невольно вспоминалась Белая гора в Коси[6] . В доме не было даже слуг, которые могли бы оставить следы на этом снегу, и дочь принца целыми днями уныло глядела на его нетронутую белизну. Она осталась совсем одна, ей не с кем было даже словом перемолвиться, не с кем поплакать или посмеяться. Ночами она лежала без сна под пыльным пологом, и сердце ее разрывалось от тоски.
Тем временем в доме на Второй линии царило радостное оживление, и, почти не имея досуга, Гэндзи не мог навещать особ, кои не были предметом постоянных его попечений. И уж тем более он не торопился к дочери принца Хитати, хотя иногда и вспоминал о ней: дескать, жива ли? Так шло время, и скоро еще один год сменился новым.
Однажды в дни Четвертой луны Гэндзи вспомнил о Саде, где опадают цветы, и, простившись с госпожой из Западного флигеля, тайком отправился туда.
Накрапывал дождь, который не прекращался вот уже несколько дней, сквозь тучи проглядывала луна. Думы Гэндзи невольно устремились в прошлое, и многое вспомнилось ему, пока ехал он по этой вечерней дороге. Путь его лежал мимо какого-то полуразвалившегося дома, окруженного мрачными купами деревьев, придававшими саду вид диких лесных зарослей. Цветущая глициния обвивала могучие ветви сосны, лепестки трепетали в лунном свете, ветерок разносил повсюду нежное благоухание…
Привлеченный этим чудесным ароматом, пусть и не померанцевыми цветами источаемым, Гэндзи высунул голову из кареты: неподалеку росли плакучие ивы, а как стена уже не могла удержать их, ветви, спутавшись, лежали прямо на земле. «Как будто я уже видел когда-то эти деревья!» - подумалось Гэндзи. И действительно, это был тот самый дом, где он бывал в прежние времена. Сердце его забилось от волнения, и он велел остановиться.
Корэмицу, в подобных случаях неизменно сопровождавший своего господина, был с ним и этой ночью. Подозвав его, Гэндзи тихонько спросил:
- Ведь это здесь был дом принца Хитати?
- Совершенно верно,- ответил Корэмицу.
- Быть может, та женщина по-прежнему живет здесь в печальном одиночестве… Следовало бы давно навестить ее, но слишком обременительно было ехать для того только, чтобы увидеться с ней. А сейчас как раз подходящий случай… Разузнай сначала, что и как, а потом уж заводи разговор. А то, если на ее месте окажется другая, можно попасть в глупое положение.
Между тем дочь принца, которой в последние дни было как-то особенно грустно, сидела в своих покоях, погруженная в глубокую задумчивость. Днем, задремав, она увидела во сне покойного отца и, проснувшись, совсем приуныла: «Ах, был бы он рядом!» Приказав подмести часть передних покоев, где было мокро от проникающего сквозь кровлю дождя, она распорядилась, чтобы дамы привели в порядок сиденья, и, занимаясь столь непривычными для нее повседневными делами, сложила такую песню:
Неизъяснимо тяжело было у нее на сердце.
6
Коси - местность вдоль западного побережья о-ва Хонсю, включавшая в себя провинции Вакаса, Этидзэн, Кага, Ното, Эттю, Этиго и о-в Садо (позднее эта местность стала именоваться Хокурикудо). Очевидно, имеется в виду Белая гора (Сираяма) в пров. Этидзэн, известная красотой своей снежной вершины