Страница 41 из 45
А вот и другой «турнир». Идет речь о петровских реформах. Принимает участие все тот же спорщик Хомяков, и проявляют свое красноречие и знания все присутствующие. А в стороне, у камина, с неподвижным лицом, стоит постоянный посетитель салона Чаадаев, вставляя время от времени едкие замечания, всегда отлитые в строгую оригинальную форму.
Спор Хомякова с Лермонтовым начался с чтения «Мцыри» на именинах Гоголя. Могучий дух героя Лермонтова вызвал решительный протест будущих славянофилов, как вызывала протест и ходившая в списках поэма «Демон». Хомяков утверждал, что мирный быт земледельцев и дух мирской общины создают русскую историю, что русский народ силен своим смирением, что у него «христианская душа». Хомяков - опасный противник. Он не столько спорил, сколько сбивал, забрасывал словами, запугивал ученостью, доводил до того, что растерявшийся, недостаточно опытный в спорах собеседник терял почву под ногами. Лермонтов любил споры и был не прочь помериться силами с Хомяковым.
М. Ю. Лермонтов и А. С. Хомяков в кабинете Н. Ф. Павлова.
Подпись под рисунком: «Дипломатия гражданская и военная».
Рисунок М. Ю. Лермонтова.
После турнира, длившегося чуть не всю ночь в гостиной Каролины Карловны, Лермонтов и Хомяков удалились вдвоем в кабинет Николая Филипповича и «скрестили шпаги» в тишине. Так запомнился Лермонтову этот уединенный диспут, что он изобразил его потом по памяти на рисунке в альбоме, захваченном из Петербурга, который возьмет в экспедицию генерала Галафеева в Чечню, и его поединок с Хомяковым окажется в том же альбоме, что и бой при Валерике.
Хомяков еще не остыл от ночной битвы в гостиной. С разгоряченным лицом сидит он, раскинувшись, в кресле и продолжает говорить. Окна открыты на Рождественский бульвар, и от ночной майской прохлады он укрыл ноги пледом. Взгляд в упор устремлен на Лермонтова. Выразителен жест руки, также обращенной к поэту, стоящему прислонившись спиной к камину. «Бессилен всякий дух гордыни, - цитирует Хомяков собственное стихотворение, - неверно злато, сталь хрупка, но крепок ясный мир святыни, сильна молящихся рука!» - утверждает он, грозно сжав кулак на подлокотнике кресла. Фигуры спорящих наэлектризованы, заряжены внутренней энергией и обращены друг к другу. Лермонтов стоит весь собранный. Одна рука за спиной, другая с сигарой опущена. Сверху вниз, сдвинув брови, с видом победителя смотрит своим пристальным, пронзительным взором на Хомякова. Из-под распахнутого военного сюртука волочится по полу неотстегнутая шпага. Он отвечает Хомякову от имени героев своих драм и поэм, от имени героя своей лирики. Под рисунком подпись Лермонтова: «Diplomatie civile et militaire» - «Дипломатия гражданская и военная».
Что означает эта подпись? Оба лирика, несмотря на остроту идейных разногласий, ценят поэтическое творчество противника, стараются дипломатично не оскорбить друг друга в споре. Хомяков сердечно отозвался о Лермонтове в письме из Москвы от 20 мая: «А вот еще жаль: Лермонтов отправлен на Кавказ за дуэль. Боюсь не убили бы. Ведь пуля дура, а он с истинным талантом и как поэт и как прозатор», - писал он, хотя судил о Лермонтове-прозаике по идейно чуждому для него роману «Герой нашего времени».
Две противоположные точки зрения на роман Лермонтова нашли свое выражение в критической статье Белинского, в июньском и июльском номерах «Отечественных записок», и в статье Шевырева, которая появится только восемь месяцев спустя в третьем номере нового журнала «Москвитянин».
Основой для статьи Белинского послужила длительная задушевная беседа критика с поэтом в Ордонанс-гаузе, где был заключен Лермонтов после дуэли с Барантом и где 16 апреля 1840 года посетил его Белинский. Под впечатлением этой беседы Белинский давал в статье объяснение разочарованности, которая владела и героем, и автором, и всеми передовыми людьми молодого поколения, а на философском языке называется «рефлексией»: «Это переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет…»
С. П. Шевырев.
Литография В. Бахмана.
Теоретические предпосылки, которые легли в основу отрицательной оценки Шевыревым идейного содержания «Героя нашего времени», заключались в его статье «Взгляд русского на современное состояние Европы». Эта статья готовилась Шевыревым для первого номера «Москвитянина», который должен был начать свое существование в январе 1841 года. Журнал стоял на официальных позициях и примыкал к славянофилам. Официальную точку зрения и развивал Шевырев в этой своей установочной статье. По словам автора, Европа страдала одной болезнью в двух видах: революцией и реформацией. Этот «великий недуг» Запада породил «разврат личной свободы» и «привел к упадку религии». «Гнилой Запад» с революцией и атеизмом, писал Шевырев, как Мефистофель, манил Россию в «огненную бездну». Но она застрахована от этих недугов самодержавием и православием. Образ Печорина, как и все идейное направление творчества Лермонтова, по мнению Шевырева, было результатом «заразы». Шевырев утверждал, что «злодеи», подобные Печорину, могут существовать в действительности только на Западе, но не у нас. В России их нет и быть не может, а потому герой Лермонтова - лицо вымышленное.
Подобные рассуждения не раз должен был слышать Лермонтов в салоне Павловых.
Хозяйка салона и ее ближайшие друзья разделяли отрицательное отношение Шевырева к «Герою нашего времени». Даже Юрий Самарин, так расположенный к Лермонтову, писал после его смерти: «Он унес с собой больше чем надежды. Он унес с собой неоплаченный долг за свой роман «Герой нашего времени», который никто за него теперь уже не сможет уплатить. Он сам должен был оправдаться». Роман, требующий, с точки зрения Самарина, искупления, для Белинского, Герцена и их друзей был великой заслугой автора. Надо думать, что к ним примыкал и близкий им по убеждениям Николай Филиппович Павлов.
Лермонтов знал Шевырева давно, еще в пансионские годы, когда Шевырев был сотрудником «Московского вестника» и приятелем его учителя Раича. В то время Шевырев имел мужество резко отозваться о «Северной пчеле», и на него напал ее издатель Булгарин. Редактор «Московского вестника» Погодин перепугался, и положение Шевырева в редакции журнала пошатнулось. Шевырев принял предложение княгини 3. А. Волконской стать воспитателем ее сына и ехать в Рим. Вся эта история была известна в пансионских кругах, и пятнадцатилетний поэт написал тогда на отъезд Шевырева стихотворение «Романс» («Коварной жизнью недовольный», 1829).
Шевырев помнил подростка, читавшего стихи на пансионских собраниях у Раича. Несмотря на совершенные стихи, которые теперь печатались в «Отечественных записках», в глазах Шевырева он так и остался начинающим поэтом. После выхода в свет летом 1840 года сборника «Стихотворений Лермонтова» Шевырев в своей статье упрекнул автора в самомнении, так как отдельной книгой свои стихи, по его мнению, были достойны выпускать такие крупные сложившиеся поэты, как Вяземский и Хомяков, а не он. В творчестве Лермонтова Шевырев не увидел ничего самостоятельного, одни литературные влияния. Резко осуждал он отдельные стихотворения сборника. Особенно не нравилась ему «Дума». «О, поэт! - обращался он к Лермонтову. - Если вас посещают такие думы, лучше бы таить их про себя, они нарушают гармонию чувств и совершенно противны миру прекрасного».
Белинский писал о «Думе»: «Эти стихи писаны кровью; они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!… И кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней и не откликнется на него своим воплем, своим стоном?…»