Страница 2 из 11
В этой книге история используется в первую очередь для освещения до сих пор резонансных философских вопросов и конфликтов, связанных невидимыми нитями с настоящим в гораздо большей степени, чем мы склонны себе представлять сегодня. Во многих отношениях идеи умерших философов не устарели. Нет, я не даю присяги на верность ни одной из анализируемых здесь философских систем – Д. Беркли, маркиза де Кондорсе, Т. Р. Мальтуса, даже моего наставника В. А. Куты-рёва или кого ещё угодно. Из каждой я беру то, что всего нужней мне самому как философу. По этой же причине эта «история философии» будет сознательно выборочной, но необязательно неполной. Она не исчерпывающая, а скорее образцовая.
Например, меня могут спросить, а где же Анаксимандр? Он же «изобретатель» или, как минимум, «предтеча» пост-неклассической науки!? Все философы – изобретатели чего-то!.. Но синдром – ещё не симптом, а симптом – ещё не диагноз! В рамках даже большой монографии возможно рассмотрение лишь некоторых наиболее показательных мнений отдельных философов, в противном случае места точно не хватит, а если и хватит, то только для того, чтобы отделываться самыми общими словами-декларациями. Кто слишком много требует, не получает ничего. Поэтому выбор «именно этих» философов (Д. Беркли, маркиз де Кондорсе, Т. Р. Мальтус, В. А. Кутырёв) в каком-то смысле предопределён…
Замечу, что данный подход совсем не является продолжением «делёзианского» метода «черенков и прививок», при котором у какого-то автора отыскивается и берётся, при игнорировании общей направленности текста, некий «подавленный» в нём маргинальный смысл, который прямо отрицает центральную идею этого автора, заставляя его говорить зачастую прямо противоположное тому, что тот хотел сказать. Совсем в иную эпоху и в ином роде деятельности мы находим пример подобной же техники «гибридизации» у И. Босха, а вслед за ним отчасти и П. Брейгеля (Старшего), когда пересозидание происходит путём разъятия и измельчения уже существующего, его последующей рекомбинации, и скрещивания с чем-то чужеродным. Сегодня так устроено искусство клипа. Поэтому Босх такой современный. Он занимается строго и скрупулёзно рассчитанным скрещиванием, порождающим необъятную вселенную фантастических гибридов. Босх – мастер изображения метаморфоз. Фактом является то, что он лучше всех других авторов сегодня имитируется искусственным интеллектом (AI), нейросетями! Потому что это чистая комбинаторика. Верх креативности прошлого оказался банальностью, псевдо-креативностью в наши дни. Метаморфоза метаморфоз!
Но как быть с историей философии? Она тоже просто комбинаторика? Есть ли что-то новое в философии, или современная философия – всего лишь «сноска» и «комментарий» – а-ля Уайтхед – к трудам великих мыслителей прошлого? Нет. Главное отличие философского мышления в том, что оно у каждого уникально и именно в этом его универсальное значение! Иногда говорят, и почти на 100 % справедливо, что философия – это попытка выразить словами то, что ими в действительности выразить нельзя. «Почти» – потому что остаётся ещё один «магический» ингредиент, без которого ничего не складывается. Философия – это не просто попытка «выразить» то, что «имеется», а ещё и попытка «заразить» этим других. Заразить не каким-то конкретным содержанием, а самим желанием его самостоятельного и уникального поиска. Что бы там ни говорили, а основной вопрос философии всё-таки – Как возможна философия? Это тавтология. В которой общее и единичное сливаются.
Страницы перевёрнуты, но книга не закрыта… Обычно это первые слова заключения, а не введения. Но не в нашем случае. Потому что новая история философии – это не столько экзегетика, не толкование текстов тех или иных философов, хотя к ним она тоже обращается, сколько палимпсест, – то, что сегодня можно и нужно на- или до-писать поверх них. Новая история философии – это не только то, что происходило внутри жизни конкретного философа и вылилось в те или иные тексты или другое материальное наследие, отражающее его творческую и интеллектуальную эволюцию, но и «метаморфозы», то есть то, что происходило и до сих пор происходит после этого. Именно последнее находится в центре интереса данной книги. Хотя и не отменяет необходимость первого.
Вот есть, например, «художник» (философ), а есть «критик искусства» (историк философии). И художнику лучше не читать критиков искусства, иначе он станет одним из них. Но что тогда ему читать? Должны быть книги для художника (философа). С точки зрения «критика» такой подход совершенно неприемлем. И, наоборот, с точки зрения философа, именно он – единственно верный. Поэтому, если пишется книга для философов, то не только прошлого, но и настоящего с будущим. Потому что философ всегда о(е)дин. Во всех смыслах!
Это Платон в своих трудах впервые употребил слово «философия» в смысле, близком к сегодняшнему. Он же – первый историк философии. Ведь главным действующим лицом большинства его диалогов является его учитель, Сократ. При этом Платон – не биограф Сократа! Он не представляет нам жизнь Сократа в целом. Не ясно, где говорит и действует Сократ, а где Платон. Платону в этом смысле повезло, поскольку Сократ сознательно ничего не писал. Во многом благодаря этому и получилась, сложилась философия Платона, как мы её знаем. Возможно, самая влиятельная и продуктивная философия в истории человечества! Ведь без неё нельзя себе представить ни христианство с исламом, ни всю рационалистическую мысль Нового Времени, и даже Гегеля. Платоновский Сократ – это вымысел, безусловно, самый мощный вымысел в истории философии.
Каждый конкретный историк философии по-разному трактует, что является наиболее существенным для философии. Это верно в отношении Аристотеля, который был первым («официально»!) историком философии, и это верно в отношении Гегеля, который надеялся, что он станет последним историком философии. Их взгляды на природу философии сильно отличались. Аристотель в своей «Метафизике» и Гегель в своих «Лекциях по истории философии» рассматривали учения более ранних по отношению к ним философов как нетвёрдые шаги в направлении того видения, которое они сами излагали. Сегодня же считается, что только тот, кто обладает непомерной самоуверенностью, может написать историю философии таким образом. Может поэтому после Гегеля философия идёт только на спад?
Но ведь именно Гегель первым показал, что «для понимания низших ступеней необходимо знакомство с высшим организмом, ибо он является масштабом и первообразом для менее развитых; так как в нём всё дошло до своей развернутой деятельности, то ясно, что лишь из него можно познать неразвитое. Например, амёбы или инфузории – это образцы ещё настолько глухой (аутистичной – А.Т.) формы жизни, не представляющей собой организма, что их можно постигнуть только исходя из более развитой животной жизни»[1]. Конечно, в последующем более ясно вырисовывается реальная основа, на которой выросло предшествующее. «…История философии, – говорит Гегель, – не есть вслепую набранная коллекция взбредших в голову мыслей, ни случайное движение вперёд… Философски[е] учени[я возникают] друг из друга, так что каждое из них непременно предполагает предыдущее…»[2] Как последующее невозможно без предшествующего, так и предшествующее не до конца постижимо без последующего. Речь должна идти не просто о нагромождении накопленных знаний, но также и об их преобразовании и углублении, в результате чего они меняют своё место, обобщаются, заново выводятся, переизобретаются, трансформируются, переживают метаморфозу.
Представим, что у некоего философа прошлого содержится некое знание «Х» о том или ином предмете. Изложение этого знания сегодня возможно лишь как результат дополнительного анализа и сложных сопоставлений с тем, чего эмпирически просто нет в изначальном, аутентичном тексте, у мыслителя, впервые его выработавшего. Так знание «Х», понятое, развитое и переосмысленное в связи с вновь открывшимся с течением времени контекстом, превращается в знание «Y», «V», «Z» и т. д. Это и есть то, что должна делать история философии. Поэтому-то она и «новая». В этом смысле история философии всегда новая! В конце концов, как отмечал всё тот же Гегель (о хитрости мирового разума в «Философии истории»), «мы, обозревая прошедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоящим»[3]. Именно настоящее служит основанием для аутентичного понимания прошлого, что, безусловно, несколько искажает сюжет исторического процесса, но тем самым и придаёт ему смысл. Или, как примерно о том же самом говорил М. Хайдеггер, «подобное распознаётся только через подобное, и подобное может стать предметом только для подобного»[4].
1
Гегель, Г. Сочинения в 14 томах. Т. II. – Москва, Ленинград: Государственное издательство политической литературы, 1934, C. 518.
2
Там же.
3
Гегель, Г. Лекции по философии истории. – М.: Эксмо, 2018, С. 125.
4
Heidegger M. Die philosophischen Grundlagen der Mittelalterlicher Mystik (1918/19) II GA 60. S. 301–337. – S. 316.