Горожане

Время от времени Колобаев поглядывал на меня с укоризной — словно все сказанное относилось именно ко мне или в первую очередь ко мне. А что, может, так оно и есть. С кого, как не с директора, ему спрашивать? И какое ему дело, что я люблю природу не меньше других, — здесь не платонические чувства нужны, а действия, реальные и конкретные.

— В общем, товарищи, нужно работать. Сегодняшний разговор был острый, сложный, но, надеюсь, он всем пойдет на пользу. А теперь разрешите от вашего имени пожелать товарищу Новикову, который завтра отправляется на воды, счастливого отдыха. Так, Игорь Сергеевич, я не перепутал?

Нет, он ничего не перепутал. Билет на самолет у меня в кармане. «Волга», разбрызгивая грязноватый осенний снег, мчится к аэродрому, шофер ведет с моей женой философский разговор о безопасности воздушных путешествий.

— И все-таки часто самолеты разбиваются? — допытывается Люся.

— Ну, не чаще, чем машины. В Америке, например, в прошлом году было всего четыре аварии, погибло сорок пять человек. И что характерно, Людмила Семеновна, даже на велосипедах людей гробанулось в пять раз больше. Что вы, в небе сейчас безопасней, чем на земле.

Мне снова вспоминается вчерашнее заседание. Когда расходились, переговариваясь, с шумом сдвигая стулья, подошел Черепанов.

— Ну как, старик, доволен, что утопил меня?

— Ты сам себя утопил. Притом не сегодня, а давным-давно это началось.

— Больше ничего не хочешь мне сказать?

Я посмотрел ему в глаза — в них перемешались привычная наглость и что-то новое, заискивание, что ли. Я подумал и ответил твердым голосом:

— Почему же, хочу. Мне очень обидно, что ты разучился улыбаться. Как-нибудь посмотри на себя в зеркало: вместо улыбки у тебя ухмылка. Кривая, циничная усмешка, ухмылочка. А ведь когда-то очень красиво умел ты улыбаться.

Я почувствовал огромное облегчение, произнеся эти слова. Как не любим мы говорить правду в лицо — боимся обидеть… потом сами удивляемся: откуда он такой, куда люди смотрели? Но ведь люди — это мы сами, и никто другой… И, быть может, в том, что Вадим вырос иждивенцем, есть доля и моей вины — кому приятно воспитывать взрослого мужика, требовать с него, настаивать… Куда проще откупиться подписью под характеристикой, торопливым поддакиванием.

За окнами «Волги» мелькают деревья — ветки с не облетевшими еще листьями наклонились под тяжестью мокрого снега. Когда я вернусь, он будет лежать уже плотным покровом, тайга перекрасится в белый цвет, застынет Алгунь. А первые несколько дней в санатории я буду отсыпаться, напрочь отключусь от всех забот и тревог, которыми жил последнее время. Но пройдет неделя, другая, и меня будет тянуть сюда, к этим деревьям, к лодкам, что лежат перевернутыми на берегу в ожидании весны. Снова в привычных заботах замелькают дни, и, выходя в сиреневые предвечерние сумерки из прокуренного кабинета, где еще клубятся неостывшие споры, я вдохну полной грудью свежий воздух тайги и сопок, и сердце ответит на приток крови ровными и мощными толчками. Не надо его беречь! Пусть оно работает с перегрузками — это вредно только для тех, кто здоровье свое и себя самого хранит под колпаком. Словно национальную реликвию… В государственном музее!.. Но мне-то это зачем? Мне хочется, чтобы и мышцы мои, пока они не стали дряблыми, и разум, пока он не утратил ясности, и память, пока она меня еще не подводит, чтобы каждая клеточка моего существа, — чтобы все было натянуто, как электрический провод, и упруго прозванивало под напором ветра, а не обвисало бы, словно ветки деревьев, придавленные, как сейчас, мокрым снегом. И каждый новый рубец на сердце пусть будет говорить о том, что заработан он в честном и открытом единоборстве с тем, что еще не устроено в жизни…

Я не сразу заметил, что снегопад резко, будто по невидимому сигналу, прекратился. «Дворники» бесцельно скользили по чистому, отполированному стеклу машины, и в нем отразился нечеткий провал в затянутом облаками небе. Впереди, за ближайшим лесом, угадывался контур аэродрома.

Конец первой книги

ЖИВАЯ ДУША

Послесловие

Прежде чем говорить о прозе Валерия Гейдеко, собранной в этом томе, наверное, правильно будет вспомнить, как много сил, таланта, времени отдал он работе критика, литературоведа, редактора, и хотя бы коротко сказать о его человеческих качествах.

Валерий Гейдеко горячо любил литературу и знал ее — от классики до наших дней — как мало кто другой. Я думаю, что именно это  з н а н и е  помешало ему начать свой путь прозаика гораздо раньше того времени, когда он начал. Знание Литературы в том смысле, что он знал ее не только как читатель, как прихожанин этого храма, но и как работник.

Валерий Гейдеко много работал, очень много. Только в последние три года его жизни вышли в свет монография «А. Чехов и Ив. Бунин», книга литературной критики «Постоянство перемен», посвященная социально-нравственным проблемам современной русской прозы, повесть «Рисунки на стене», рассказы, роман «Личная жизнь директора».

С печальным недоумением смотрел он на любителей литературных хождений в народ — для дальнейшего «изучения жизни», ясно понимая, что можно изучить технологию целлюлозно-бумажного производства (что он и сделал при работе над романом «Личная жизнь директора»), а Жизнь изучить нельзя. И все эти «хождения» и «изучения» — от лукавого, с жиру, в них одна игривость и школярство, а больше ничего. Настоящие писатели не «изучают жизнь», а просто живут, и у них еле-еле хватает сил на то, чтобы жить и писать: и то и другое, если относиться к этому честно, слишком тяжелое дело даже в отдельности, каждое само по себе.

В нем не было и тени снобизма, он никогда не кичился своими знаниями, не считал свои литературные вкусы и пристрастия единственно правильными и лучшими.

Он никогда не козырял своим рабочим прошлым. А между тем был не белоручка, не книжный мальчик — в его родном Ставрополе люди и по сей день живут в домах, которые он строил, будучи плотником. Эти дома я видел только издали, а на родительской даче, от фундамента и до кровли сделанной его руками, мне пришлось побывать — домик маленький, какие ставят на садовых участках, он сработан крепко, изящно, надежно — словом, так, как делал Валерий Гейдеко всё, к чему прикасался.

Он мог с ходу продиктовать статью в пятнадцать — двадцать страниц, с абсолютной точностью приводя на память выдержки из сочинений своих товарищей по перу, цитаты из классиков, и не придавал этим своим феноменальным возможностям ровно никакого значения.

Его пунктуальность и обязательность не знали осечек и были проникнуты чувством глубокого уважения к людям, с которыми ему приходилось вместе работать.

Хрупкий на вид, он был в молодости чемпионом Ставропольского края по штанге — и мало кто из друзей его взрослой, московской жизни знал об этом. Валерий Гейдеко привык взваливать на свои плечи гораздо больше того, чем от него требовали и ожидали.

И еще было в нем одно редкое качество, не сказать о котором просто нельзя. Это качество очень точно описал Чехов в широко известном рассказе «Припадок». А сам Валерий Гейдеко в монографии «А. Чехов и Ив. Бунин» посвятил этому рассказу несколько страниц глубокого, взволнованного анализа, одну из них я сейчас приведу.

«Среди героев, которые неприятны Чехову, есть такие, которые наделены множеством самых похвальных качеств и не имеют видимых слабостей и недостатков. В н е ш н е  идеальные люди. Прочитайте хотя бы эту характеристику — она о людях, в которых счастливо соединились самые счастливые качества:

«Они и поют, и страстно любят театр, и рисуют, и много говорят, и пьют, и голова у них не болит на другой день после этого; они и поэтичны, и распутны, и нежны, и дерзки; они умеют и работать, и возмущаться, и хохотать без причины, и говорить глупости; они горячи, честны, самоотверженны…»