Горожане

«Целлюлозу принято называть хлебом бумажной промышленности. Это не совсем точно. Целлюлоза лежит в основе всей продукции, которую выпускает наш комбинат. Это не только разные сорта бумаги, но также и картон, фанера, канифоль и еще многое другое. Наконец, целлюлоза идет на изготовление тканей различных марок, в том числе и высших сортов, как, например, шелк этого модного и красивого — вы не смущайтесь, девушка! — платья. Производство целлюлозы, как вы сейчас видели, — процесс трудоемкий и сложный. Древесина проходит длительную обработку — паром, высокой температурой, кислотой. На всех технологических циклах комбинат расходует много воды. Ее, слава богу, хватает — рядом Алгунь, только когда вода пройдет сквозь чан с сернистой кислотой, она не становится после этого дистиллированной. И если мы станем сбрасывать ее непосредственно в Алгунь, то больше не сможем купаться в реке, а рыба переведется на несколько лет. Вот почему на пути производственных сбросов и стоят очистные сооружения. Это целая система фильтров и отстойников, в которых происходит биологическая очистка стоков. Следовательно, станцию можно назвать санитарным постом комбината, а нас, если угодно, санитарами».

«Санитаром» звали меня в глаза и за глаза довольно долго, даже после того, как я перешел со станции в другой цех.

Впереди мелькает ярко-красная нейлоновая куртка Плешакова — не по возрасту пижонит этот грузный пятидесятилетний мужчина. Он никогда не вызывал у меня симпатии — маленькие бегающие глазки цепко ловили каждое мое движение, но в ответ я не мог прочитать ровным счетом ничего: Плешаков прятал, отводил взгляд. Уже около года исполняет обязанности начальника станции, а перспектива его служебного роста остается для меня крайне туманной. Выдвинул Плешакова на эту должность Вадим Черепанов, главный инженер комбината, мне этот вариант не очень нравился, но, поскольку на примете никого не было, я согласился сделать его «исполняющим обязанности». Вот и доисполнялся он до такого происшествия!

Гурам вытягивает у Плешакова своим тусклым голосом:

— Какая загрязненность стоков в ночную смену? При выходе к водоему?

— В ночную? Почему именно в ночную? — Глаза у Плешакова суетливо забегали.

Я объясняю, в чем обвиняют комбинат, и говорю, что, учитывая скорость течения реки, авария на станции могла произойти ночью.

— Это все Авдеев, его штучки! — возбужденно, словно опасаясь, что кто-то опередит его, частит Плешаков. — Я давно его предупреждал, что рационализация боком нам выйдет! Нет же, не послушался. Вот пусть теперь за все и отвечает!

— Ну, кому отвечать, мы еще разберемся. Сначала объясните, что произошло.

— Да я же говорю вам, Личный Дом во всем виноват! — с легким раздражением повторяет Плешаков. — Он что затеял: насыщать воду кислородом. Тогда, видите ли, бактерии быстрее размножаются, активизируется очистка стоков. И, говорит, расход свежей воды уменьшается. Тоже мне, борец за природу нашелся — без него, видите ли, река обмелеет!

— А вы как считаете?

— Насчет реки?

— И реки тоже. Но сейчас меня больше интересует, как вы относитесь к проекту Авдеева.

Плешаков в растерянности, переводит взгляд то на меня, то на Гурама, словно ожидая подсказки, потом с жаром оправдывается:

— Хорошо отношусь, Игорь Сергеевич, хорошо! Только не готовы мы к этому еще. Всему свое время! А Личный Дом ни минуты ждать не может, вы же знаете его, Игорь Сергеевич! Сколько раз я предупреждал, чтобы он бросил свою затею, так нет же! Смонтировал установку и в ночную смену, когда дежурил, запустил на полную катушку.

— Ну и что? — нетерпеливо обрываю Плешакова.

— Что, что! Это пусть Авдеев вам объяснит. Я знаю только одно: где-то его система не сработала, и стоки хлынули в реку. Хорошо еще, быстро заметил, перекрыл вентиль, а иначе бы… Как, Игорь Сергеевич, много рыбы на тот свет отправилось?

— Я по головам не считал. Но немало. Артель понесла убытки на десять — пятнадцать тысяч. Штрафа нам не избежать.

Плешаков чуть заметно ухмыляется: не из собственного, мол, кармана. Он сделал было шаг — проводить нас до машины, но я жестом останавливаю его, советую разобраться с делами, чтобы в ближайшие дни выступить в дирекции с подробным отчетом.

Когда машина трогается, говорю Чантурия:

— Надо подыскивать ему замену.

Чантурия не откликается.

— Как, Гурам Шалвович, у вас никого нет на примете?

— Вроде бы нет, — наконец отвечает Чантурия. — И вообще надо разобраться, может, Плешаков и не особенно плох?

— Не особенно хорош, вот в чем беда. Все мы знаем, что Авдеев рационализатор не мирового класса. Так ему нужно было помочь, а не вставлять палки в колеса.

Чантурия подавленно молчит, и я решаю сменить тему разговора. В конце концов что я привязался к нему? В обязанности главного технолога меньше всего входят подбор и расстановка кадров…

Гурам просит подвезти его к цеху древесноволокнистых плит. Мы поставили цех на капитальный ремонт, провести который собирались за восемьдесят часов. Сегодня после обеда отключат линию, а в пятницу вечером она снова должна затарахтеть. Иначе каждый час опоздания — удар по плану.

Начальник цеха Тихомиров подготовился к этому испытанию неплохо, составил сквозной и почасовой графики ремонта. А вот доложить на планерке как следует не сумел — жевал, как говорится, мочало, поминутно поглядывал на часы, отчего еще больше сбивался с мысли. Я хотел прийти ему на помощь, но передумал. Бог с ним, нельзя требовать, чтобы каждый человек был вместилищем всех добродетелей. Работник Тихомиров прекрасный, и это главное, а то, что он лишен ораторских способностей, пережить как-нибудь можно.

Мы прощаемся с Гурамом у цеха древесноволокнистых плит. Договариваемся, что я подъеду к четырем, а он еще раз уточнит, проверит готовность к ремонту.

В приемной уже полно народа. Галя, как всегда, старается по глазам определить мое настроение — через пять минут, я знаю, посетители будут пытать ее на этот счет.

Попросил секретаршу разыскать Авдеева и Печенкину, начальника смены на станции; поинтересовался, кто меня спрашивал. Она молча протянула листок, на котором слева были напечатаны телефоны, справа — фамилия и должность того, кто звонил. Новый стиль — с тех пор, как Галя прочитала брошюрку о научной организации труда. Что ж, приближаемся к уровню мировых стандартов.

Всего на час отлучился, а сколько набежало звонков. Впрочем, в понедельник всегда так — рвут на части, а в пятницу, после обеда, ты словно никому и не нужен.

Я подчеркнул несколько фамилий, попросил Галю соединить, но не сразу, а после того, как приму человек пять.

На ходу снял плащ. Он намок, покоробился, и я подумал: хорошо бы прогреть его в сушилке, какие существуют в детских садах. Повесил плащ на деревянную вешалку в углу. Она словно молчаливый укор — давно собираюсь заказать шкафчик, куда можно было бы вешать одежду, вообще неплохо бы обжить кабинет как следует. Но все не хватает нескольких свободных дней. Теперь, наверное, уже и не дождусь, скоро будет готов новый корпус заводоуправления, там и оборудую кабинет по своему вкусу.

Только я подошел к столу, затрезвонил «личный» телефон. Его номер знали немногие, всего несколько человек. Ну, от Иры с недавних пор я больше не жду звонков. Люся? Ничего не могу с собой поделать: когда жена звонит мне сюда, на работу, я разговариваю с ней сухо и неприязненно. Дома я еще могу высказывать свое раздражение как-то по-другому: хмурюсь или, например, демонстративно молчу. А здесь — только голосом, интонацией.

Люся поинтересовалась, когда я освобожусь, предложила сходить в кино. Никаких причин отказываться у меня не было, но неожиданно для себя из чувства противоречия я отказался — последняя неделя перед отпуском, на работе такое кино, что не продохнешь. Люся стала возражать, но я этого уже не слышал — отнес трубку подальше от уха и взялся просматривать голубую папку — заявления об отпуске, различные просьбы, словом, «пересортицу».