Горожане

Об этом подумал он, когда встретил ее боязливый взгляд, и горячая благодарность к девушке нахлынула на него, хотя он понимал, что благодарность эта не только к ней, но и к себе самому, к тому, как он прожил сегодня день. И все-таки здесь была благодарность и к девушке, потому что те ласковые слова, которые он стал ей говорить и которые он уже отвык говорить кому-либо, даже жене, он говорил ей совершенно искренне и добрел от этих слов, а она только слабо защищалась, боялась верить им, и, хотя она опять почувствовала, что даже здесь он не такой, какими она привыкла видеть мужчин, эти слова только поначалу испугали ее, а потом она мысленно просила, чтобы он говорил их еще, прекрасно зная, что больше в ее жизни такой день не повторится — ни с ним и ни с кем другим. Только одно мгновение она колебалась, сказать или нет обо всем, что было связано с болезнью и смертью матери. И когда принялась говорить — сбивчиво, торопливо, пытаясь оправдать себя, — то вдруг поняла, что ей не нужно от него никакого оправдания, а нужно просто выговориться: и хотя она уже много раз говорила о смерти матери и о своей вине перед ней — и с родственниками, и с подругами, и на работе, но это все были какие-то не те, не ее слова; а вот сегодня впервые что-то прорвалось в ней, растопило ледок в душе и она почувствовала себя прощенной.

И наверное, именно сейчас они впервые за весь день поняли друг друга, и каждый из них подумал почти одновременно, что они больше ни разу не встретятся, потому что все, что произошло бы с ними после, было бы фальшью. Главное, что они могли дать друг другу, они дали — каждый из них понял, эту жизнь, которую им еще предстояло прожить, они должны прожить так же, как сегодняшний день — не прячась от самих себя и доверившись всем неожиданностям, которые их ожидали.

МОРСКОЙ ЦАРЬ

Соседи появились только через три дня. Виктор укладывал Дениску спать, читал ему «Дядю Степу», — был у них такой вечерний ритуал: хотя бы несколько страниц вечером, а прочитать. Пришла пора тушить свет, Виктор поднялся, прошагал босыми ногами по полу, и в эту минуту в дверь постучали.

Первой в комнату вошла девочка лет четырех, в измятом ситцевом платьице, с огромной куклой в руках. За ней — с двумя чемоданами — парень в очках, худощавый, с мелкими чертами лица. Он был в темном костюме, на пиджаке — университетский ромбик, через плечо — «Зоркий». Пот катил с него градом.

— Значит, будем жить вместе, — произнес парень довольно бодро. — Давайте знакомиться!

— Виктор.

— Коржев, Иннокентий. Из Читы. А вы откуда?

Но Виктор оставил вопрос без ответа. В это время девочка подошла к Дениске, в упор, с любопытством принялась разглядывать своего сверстника, пока тот от смущения не спрятался под одеяло.

Иннокентий из Читы стоял навытяжку у дверей, в стойке часового, охраняющего особо важный объект.

— Дениска! — позвал сына Виктор. — А ну, вылезай! Ты что, испугался девочки?

Сначала показались ягодицы, слегка обожженные крымским солнцем, потом, побарахтавшись под одеялом, вылез Дениска в коротенькой ночной рубашке.

— Значит, завтра поговорим, познакомимся, — подал наконец голос парень. — Сегодня, наверное, поздно?

— Конечно, завтра, — охотно согласился Виктор. — Времени у нас целый вагон.

И с того вечера отдых полностью вошел в накатанную колею. Еще дня три Виктором и Кешей всюду восхищались: отцы-одиночки, но потом как-то разом все охладели к ним, привыкли, ну и слава богу. В столовой Дениске и Дунечке положили на стулья деревянные бруски, чтобы удобнее было сидеть, на пляже выдавали не один, а два топчана, библиотекарь отыскала несколько детских книжек. А недели через две праздность начала угнетать Виктора. Знакомо здесь все было до каждого камешка. Санаторий, дом отдыха, турбаза, да еще сотни три одноэтажных домишек. Виктор давно уже знал отдыхающих в лицо.

В то лето вошли в моду длинные юбки, притом как-то стремительно, чуть ли не за неделю это произошло. Виктору новая мода нравилась, но почему-то он отпускал колкие замечания, ерничал. Виктор пытался втравить в это дело и Кешу, но тот упорно уходил от каких-либо разговоров о женщинах, даже легкого трепа избегал. Виктора это забавляло, да и не только это. Каждый день Кеша писал жене письма, не какие-нибудь там открыточки, а подробные, на нескольких страницах, послания, хотя что можно написать об этой однообразной жизни? Или еще — он привез фотографию жены. Однажды показал ее Дунечке, спросил: «Ты соскучилась по маме?» — девочка беззаботно и радостно ответила: «Соскучилась», и Виктор подумал тогда: «Вот, а я даже не догадался взять Галкину фотокарточку».

Как и у всех остальных, у них определилось свое место на пляже — у первого навеса, поближе к морю. Кеша аккуратно застилал деревянный лежак попоной неопределенно-серого от частых стирок цвета, Виктор высыпал из большого целлофанового мешка Денискины игрушки, и начинался обычный, ничем не отличимый от множества других, день. Виктор мучительно боялся, что у Дениса случится приступ астмы. Но Дениска, казалось, начисто забыл о своей болезни. А воздух здесь был таким, что и мертвого способен пробудить. Три встречных потока воздуха — морской, степной и горный — скрещивались, чтобы за ночь, к утру, пока еще солнце не прокалило асфальт набережной, пока еще не тянуло дымком от шашлыков, которые жарились на углях в павильоне, рядом с пристанью, — образовался настой трав, йода и озона…

Связного разговора у Виктора и Кеши никогда не получалось: мешал Дениска. А Кеша любил во всякой беседе четкий сюжет, с финалом и эпилогом.

Сегодня он вдруг заговорил о Москве, о том, что не сумел бы жить в этой суете и спешке. Вспоминал, как заблудился недавно в метро, на переходе у площади Ногина: все время попадал на одно и то же место и никто не объяснил толком, куда идти: махнут на ходу рукой — и привет.

Виктор равнодушно кивнул головой: разговорами о бездушных москвичах он был сыт по горло, да и не хотелось спорить с Кешей — жарко, сейчас бы самое умное — искупаться и полежать на солнышке.

— Нет, в Чите у нас хорошо, — говорил Кеша с такой горячей убежденностью, словно в этот момент решалась судьба города и ему грозило какое-то преднамеренное бедствие, затопление или снос. — Москву мы принимаем по телевидению, две программы. И своя студия тоже есть, иногда неплохие передачи делают. Правда, мы с женой больше любим смотреть первую программу. Жене моей «Кабачок» нравится, а мне — «Бенефис». Ты не смотрел?

— Нет. По-моему, все это чепуха.

— Почему? — неожиданно обиделся Кеша. — Вот, например, в «Кабачке» интересные артисты выступают — и заслуженные, и молодые. Ну, вот та, что в «Операции «Ы» выступала, в фильме, как ее?

— Да нет, Кеша, я пошутил. Просто я их не смотрю, эти передачи. У нас трубка села, а заменить все нет времени.

— И театры бывают у нас на гастролях хорошие, — успокоенный, продолжал Кеша. — Из Иркутска, Новосибирска почти каждый год приезжают, из Москвы, конечно, пореже. А в прошлом году даже из Венгрии гастролировали артисты. Что творилось — билеты достать было невозможно.

— Да, вам повезло, — на ходу бросил Виктор, а сам поспешил к сыну, который набрал в пластмассовое ведерко песок и порывался обсыпать Дунечку.

Кеша продолжал философствовать:

— А вот в Болгарии нам с женой телевидение понравилось меньше. Там очень много эстрадных коллективов, но их почему-то показывают редко.

Кеша принялся пересказывать болгарские телепередачи, а Виктор подумал вдруг, что скучает без Галки. Когда уезжал, то дни считал до отъезда, сдерживался, чтобы не сорваться на какой-нибудь мелочи. Он понимал, что жена меньше всего виновата, просто к лету оба устали. И все равно не мог погасить своего раздражения, когда Галя, например, привычным движением потирала виски ладонью, спасалась от головной боли, — этот жест когда-то приводил его в умиление, но сейчас бесил, казался фальшивым. И вот уж не думал он, что всего через неделю Галка приснится ему: она была в любимой своей шелковой пижаме, он нетерпеливо расстегивал пуговицы, она смеялась, мешала ему, но он чувствовал, что и смеется и сопротивляется она только потому, что ей нравится его настойчивость. Утром Виктор подумал: получилось нескладно и глупо, что они не могли отдыхать здесь втроем, где и море, и воздух, и ощущение вечного праздника примиряют людей. Ну, и еще одно. То, что жены не было рядом, принесло Виктору заботы, о которых он как-то не думал, готовясь к поездке. Море, солнце, особая атмосфера пляжа — все это внушало Виктору беспокойные, смятенные мысли. Он вспомнил, как за несколько дней до отъезда в Крым он видел из окна троллейбуса, как в правом ряду на малой скорости ехал какой-то парень на «Жигулях», внимательно осматривал всех проходящих девушек, иногда притормаживал, открывал дверцу, но никто не реагировал на его галантность. Виктор толкнул приятеля в бок: смотри, мол; тот ответил коротко и выразительно: «Голодный!» Теперь получалось, что он, Виктор, тоже «голодный» и что нужно было предпринимать какие-то определенные меры. Вокруг все знакомились, завязывались и распадались крупные и мелкие компании, а он только и занимался тем, что не сводил глаз с Дениса да выяснял с Кешей проклятые вопросы бытия.