Горожане

Конечно, боится она Женьку, и говорить не о чем. Но если не хочет признаваться — и не нужно, ради бога. Таня только об одном жалела — так и не удалось перевести стрелку на нужные рельсы, потому что Наташа опять не поинтересовалась Славой, а спросила, как у нее дела на работе. Таня нехотя откликнулась — все, мол, в порядке, потом вспомнила: оказывается, и на работе за эти два месяца у нее многое произошло. Ну, хотя бы эта кутерьма с переездом. Госснаб расширялся, их главку дали новое помещение, несколько лет обещали, и вот наконец все решилось; и размещать их стали не как-нибудь, а по НОТу, пришел социолог, парень лет двадцати пяти, широкоплечий, румяный, не по возрасту лысоватый, раздал анкеты и все время приговаривал: тайна ответов гарантируется. А потом, когда перебрались в новое здание и принялись размещаться, социолог принес схему, кто за каким столом должен сидеть, исходя из принципа психологической совместимости. Ну, в общем пальцем в небо попал: тех, кто годами не разговаривает, посадили друг напротив друга, вот-вот братоубийственная война могла вспыхнуть. Короче, еще неделю этот пасьянс раскладывали — кто за каким столом, скакали по комнате, как лягушки-путешественницы.

Здесь Таня осеклась — Наташа-лягушонок однажды всерьез обиделась на кличку, и Таня наложила на это слово вето. Надо же, как сорвалось оно сейчас с языка!.. Но Наташа, кажется, не придала ему значения, потому что спросила своим спокойным голосом, нараспев:

— Ну, а как твой любимый завод? Одесский.

И Таня вспомнила, как оттуда нагрянула недавно целая делегация: главный инженер, главный технолог, несколько снабженцев, — одним словом, «толкачи». Она сделала для них все, что могла, и даже больше — выбила четыре станка для ремонтно-механического цеха, притом станки были импортные, валютные, несколько компрессоров, еще кое-что. А потом одесситы стали затевать разговор — как бы встретиться с нею вечером, сходить куда-нибудь, посидеть, поговорить о жизни. Таня отказывалась: вечер у меня занят и вообще, мол, мне некогда. А одесситы наседали, даже неудобно было как-то упорствовать. Тогда Таня предложила: достаньте два билета в Театр на Таганке, с любым из вас схожу на спектакль. Они загорелись, а на другой день приходят кислые, — видно, сунулись в кассу и остались с носом. И после этого уже открытым текстом говорят: пойдем, мол, с нами в ресторан.

— Ну, а ты? — нетерпеливо спросила Наташка.

— Что я? Отказалась, конечно. Говорю, не хватало мне только смотреть, как вы будете там напиваться. Тогда они начали интересоваться, какие я люблю духи — французские или арабские.

— Ого! Вот так размах!

— Ну! А я отвечаю: «Духами не интересуюсь, косметикой не пользуюсь, предпочитаю оставаться такой, какая есть».

— Странная ты, Татьяна! Сделала людям добро, они решили тебя отблагодарить. Это же элементарно… Зря от духов отказалась.

— Нет, не зря. Ты просто не представляешь, что это такое: дать хотя бы маленькую лазейку. У нас в отделе был такой хмырь, Селиванов, алкаш сорокалетний. Его подопечные в Москву без спирта не приезжали. Для них это мелочь, капля в море, а для него — праздник души. Ну, он в конце концов и запутался: наобещал многое, всем — должник, ну, а концы обязательно всплывут, весь вопрос во времени — раньше или позже. Нет, подруга, упаси боже на эту дорожку ступать!

Татьяна неожиданно вспомнила первый месяц работы в Госснабе, когда ей дали сразу полную нагрузку — шесть заводов да еще и половину тех, за которые отвечал Селиванов, — он был в это время в отпуске. Ну и накинулись на нее тогда с заявками — как мухи на мед! Заводы, что закрепили за ней, долгое время никто не курировал, подкидывали им кое-что в авральном порядке, но в принципе от них все отмахивались: у каждого свои, кровные, за которые или премия выгорит, или шкуру спустят. Спустя неделю, когда пришла пора сдавать заявки, она оформила все честь по чести и отнесла бумаги на подпись. Николай Сергеевич, начальник отдела, вызвал ее часа через полтора, сказал возмущенно и весело: «Так, голубушка, вы нас по ветру пустите!» Она ринулась защищать заявки: у этого завода заканчивается реконструкция цехов, если не помочь, они сядут на мель; этому дали спецзаказ из министерства и твердо обещали помочь всем, чем нужно; у этих — с особым нажимом, получая немалое удовольствие от свежеприобретенного министерского жаргона, объясняла она — г о р и т  п л а н. Николай Сергеевич терпеливо ее выслушал, потом взял со стола карандаш «Великан», принялся что-то зачеркивать и вписывать. Таня взглянула: цифры были сокращены вдвое, втрое, некоторые вчетверо. «Но ведь…» — снова бросилась она отстаивать заявки. Но Николай Сергеевич предостерегающе поднял руку: все, мол, знаю. «Представьте, красавица, перекресток. С четырех сторон мчатся на вас машины, и каждый водитель сигналит, торопится. А здесь еще трамвай звенит, сворачивает за угол, да троллейбус застрял, дуга у него соскочила с проводов. Как быть? А каждому хочется помочь, пропустить побыстрее. Давайте пожалеем их, поднимем вверх палочку: проезжайте, мол, все сразу! А?! Правильно, ничего хорошего не получится. Тогда будем и мы с умом жалеть наших подопечных, не станем рубить сук, на котором сидим».

Разговор этот надолго запомнился Татьяне. Во всяком случае, когда какой-нибудь директор особенно нажимал на нее, она вспоминала про регулировщика и твердо парировала его просьбы: «Постараюсь сделать все, что можно, но ничего не гарантирую».

Сейчас, вспоминая первый свой месяц в Госснабе, Таня немного отошла, расслабилась, что ли. И здесь-то Наташка и спросила о нем. «Ну, а как твой?..» Спросила после долгой паузы, и пауза эта была неслучайной. Несколько месяцев они предпочитали вообще не говорить о Славе. И виновата была та вечеринка — Женя ездил в командировку, на Дальний Восток, и к Наташе закатились Таня со своим Славиком и приятель Славика, Миша. Ну, посидели, покрутили магнитофон, Миша потерся возле нее, но так, в меру, ничего она ему не позволила. И только утром, на другой день Наташа обнаружила, что Слава забыл у нее свой портфель, забыл или оставил специально, кто знает. Наташа сразу позвонила Татьяне: «Как быть, не захватить ли мне на работу, встретимся, я передам тебе». Татьяна разохалась: вечер был у нее занят, не могла она почему-то подъехать и к метро, где они обычно встречались, поэтому, предложила она, пусть вечером Слава сам и заедет за портфелем. В конце концов, он забыл, пусть он и беспокоится, в следующий раз не будет тетерей.

Но Наташе идея эта совершенно не понравилась. Нет, ничего особенного она не предчувствовала, но вот не понравился ей такой вариант — и все. И она долго еще созванивалась с Таней, предлагала, чтобы Слава не заезжал к ней домой, а подъехал бы куда-нибудь к центру. Но Татьяна подняла ее на смех: да не съест он тебя, парень он тихий!

Он и вправду оказался тихим. Поначалу. Взял портфель, извинился и — к двери. А здесь ее, дуру, что-то за язык потянуло: выпейте хотя бы чаю. Х о т я  б ы! Какое на нее нашло затмение? Показалось вроде бы неудобным выталкивать человека за дверь, словно почтальона, который принес заказное письмо, она расписалась в получении — и до свиданья. Все-таки Славку знала она давно… ну, а если быть откровенной до конца — ей хотелось острых ощущений, хотелось побалансировать на проволоке, посмотреть, как он поведет себя в этой ситуации. А на всякий случай она предохранительную сетку все-таки натянула и, если что, приготовилась немедленно давать отбой. Это потом она все отрицала, клялась и божилась Татьяне, что ни на секунду не задерживала Славку, чуть ли не на лестничной площадке вручила ему портфель; а тогда все было немного по-другому. Он взялся помочь ей с чаем — сначала заварить, потом — расставить на столе чашки. Вечера тогда стояли жаркие, душные, на ней была блузка без рукавов, и как-то получилось, что Слава не мог шагу ступить, не прикоснувшись рукой к ее плечу… кухонька у нее маленькая, но не настолько, чтобы нельзя было разминуться… И был момент, когда почувствовала она: пора остановиться, иначе игра может зайти слишком далеко; но какой-то бесенок растравлял ее, провоцировал сделать еще один шажок по проволоке — все равно внизу сетка, на которую можно в любую минуту спрыгнуть. А оказалось, что нет, не в любую. Когда Слава принялся ее обнимать, она, возмущенная, отстранилась: «Вы с ума сошли!» Но он даже внимания не обратил на этот протест, счел его обычным женским притворством или кокетством, в мыслях он позволил себе много больше и решил не терять понапрасну времени. Вот тогда-то она и перепугалась не на шутку. Вырваться из его крепких рук было не просто, она сопротивлялась, но это еще больше разжигало его, и отступил он только тогда, когда она укусила его ладонь, закричала: «Убирайся, я ненавижу тебя!»