Горожане

Сергей Иванович не сразу ответил. Исповедь эта его смутила; так всегда бывает, когда незнакомый человек раскрывает перед тобой душу, а ты не знаешь, чем ответить на его доверие. «Мне, наверное, надо было бы родиться в девятнадцатом веке, — думал он, — содержать приход, отпускать грехи. А что? Оказывается, не так это и просто — выслушать человека, понять его, да еще и утешить. Церкви, правда, легче — у нее свои каноны, целый набор, только выбирай из них один, применительно к случаю. А вот нам, медикам… Хотя, — неожиданно возмутился Воронин, — что за чепуху я несу! Словно у нас и забот нет других, как разбираться в душевных переливах больного. Если у тебя такой дурацкий характер да способность попадать в переплеты, не приписывай всего этого другим. Наше дело — лечить, принимать на свет новорожденных, удалять кисту и миндалины, снимать боль. Хотя, — опять принялся он противоречить себе, — мы научились лечить все, кроме рака и вирусного гриппа, а лечить недуги духовные разве легче?»

— Сходите завтра в консультацию, — постарался он ответить как можно мягче, он думал в этот момент совсем о другом. Отчего и в самом деле не родить бы ей, пока молода, здорова? А ведь дотянет до тридцати, а там выкидыши, или поддержание беременности, или, не дай бог, кесарево сечение. И хорошо, если ребенка доносит до девяти месяцев, а то могут быть и преждевременные роды. Сказать ей, что ли, об этом?.. Все есть — здоровье, деньги, квартира, — ну, отчего бы ей не родить? Не то что мы с Ниной начинали — комната четырнадцать метров; на кухне и в ванной пеленки можно было вешать только по ночам, а рано утром — снимали, чтобы не ворчали соседи; если приходилось срочно постирать — сушили прямо в комнате, ходили, пригнув головы. И только недавно, когда Васька уже во второй класс пошел, получили квартиру. А здесь — на всем готовеньком, живи не хочу, и все боятся чего-то. Нет, человеку никак не угодишь: не хватает денег — плохо; много денег — тоже свои проблемы. А в общем-то девчонку жалко, не понимает еще, что всем угодить нельзя. А пока разберется, что к чему, — может, и поздно будет.

— Ну, не вешайте носа, — приободрил он девушку. — Лучше детишек ничего нет на свете. А в Карелию вы еще съездите, ну, на пять лет позже. Зато поедете с дочкой или сыном, представляете, как будет здорово.

Девушка грустно ему улыбнулась, глаза ее сохраняли прежнее выражение: хорошо, мол, вам меня учить, но оказались бы вы на моем месте…

Сергей Иванович махнул напоследок рукой, вышел в коридор и чуть было не столкнулся с парнем, который, судя по всему, стоял у двери.

— Ну, — нетерпеливо спросил тот, — ну, что с ней?

— Ничего страшного. Заставляйте побольше пить, я ей все объяснил, следите за температурой.

— А что будет… — парень сделал многозначительную паузу.

— Я не гинеколог, — резко ответил Сергей Иванович. — Пусть сходит в женскую консультацию.

Парень ему явно не понравился. После разговора с девушкой Воронин уже не мог ничего хорошего думать о мужчине, который не способен отстоять жену перед родителями.

— Я ведь ее отговаривал… — обиженно начал парень. — Есть хороший врач, который делает это очень четко.

— Вам, мужикам, все просто, — вмешалась Зоя.

Воронин хотел было осадить ее, но взглянул на свою помощницу и по возбужденному лицу понял, что в довольно расхожую фразу она вложила какое-то свое, очень личное отношение и готова стоять насмерть, обличая мужчин, поэтому спорить с ней — только подбрасывать в костер поленья. Он решил не углубляться в эту тему и спросил, есть ли в квартире телефон — позвонить в диспетчерскую.

Парень провел его на кухню. Вдоль стены стоял красный гарнитур, явно импортный, но уюта на кухне не чувствовалось. Грязная посуда, какие-то банки — на столе, на подоконнике, в раковине. Сергей Иванович невольно огляделся вокруг, ему почему-то казалось, что в кухне обязательно должна быть целая батарея пустых бутылок.

Услышав бесстрастный, металлический голос диспетчера Риммы, Воронин вспомнил, как долго пришлось к нему привыкать. Он никак не соответствовал облику Риммы: та была худенькой, конопатой и, несмотря на свои тридцать лет, смахивала на Гавроша — мальчишеская фигура, короткая стрижка, резкие движения. И когда Римма разговаривала, в ее интонациях не было холода и автоматизма, с которым диктовала она вызов по телефону. Профессиональное качество, что ли — предположил Воронин.

Он записал вызов, попрощался с парнем. Зоя надулась, не разговаривала, сохраняла дистанцию в несколько шагов. «Ничего, — подумал Сергей Иванович, — ей это полезно, а то приходит в квартиру, как в музей».

Когда Воронин и Зоя подошли к машине, водитель Егорыч читал.

Сначала Зоя подтрунивала над его вкусом — старику нравились второстепенные классики девятнадцатого века: Григорович, Писемский, Мельников-Печерский — и пыталась приобщить его к «Иностранной литературе», которую она прочитывала от корки до корки. Но после двух-трех легких пикировок с Егорычем Зоя махнула на него рукой и каждый остался, как говорится, при своем.

Зоя пришла в бригаду месяца четыре назад. Ее предшественницей была Наташа, флегматичная толстушка; в разговоры Егорыча и Воронина она предпочитала никак не вмешиваться, и, глядя на ее безучастное, равнодушное ко всему лицо, Сергей Иванович подозревал иной раз: не спит ли она с открытыми глазами?

Другое дело — Зоя! Сразу затеяла с Егорычем какой-то спор; поссорилась и тут же помирилась, быстро перешла с ним на «ты»: уверяла, что ей очень приятно называть его так, потому что он как две капли воды похож на ее дедушку. Воронина она попросила показать ей фотографии сына. Шумно восторгалась («славный пацан»), Воронин растаял от удовольствия и не сразу понял, что его подробные рассказы о Ваське, о конфликтах с женой Зоя слушает с преувеличенным интересом. Она садилась в «рафике» напротив Воронина, не отрываясь, пристально смотрела на него, а он не мог долго выдерживать ее взгляд, отводил глаза.

Несколько кварталов проехали молча. Потом Егорыч задал традиционный вопрос:

— Ну как там почки-печенки?

Зоя не откликнулась, Сергей Иванович ответил:

— Ерундово. Интересное, Егорыч, дело: молодые ребята, обеспеченные, квартира двухкомнатная, а вот ребенка не хотят заводить. Ну, девчонка и наглоталась всякой гадости.

Водитель подождал, пока освободится полоса для поворота, вывел машину на проспект и откликнулся:

— Вот отсюда и молодежь растет такая. Балуем ее, трясемся над ней. Нас, к примеру, у матери было пятеро, и каждый с малолетства сам за себя отвечал да еще и по дому что-нибудь делал. А сейчас посмотри какие семьи. Один ребенок, редко — два. Если три, так все пальцами показывают, диковинка! А один он завсегда один и есть. Посмотришь иной раз: ведут из детского сада ребятенка какого-нибудь, так рядом с ним и родители обоя, и бабушки, и дедушки. Словно фон-барон какой. Тьфу ты! Вот и вырастает эгоистом, и садится сразу на шею.

— А по-моему, — запальчиво возразила Зоя, — лучше одного вырастить по-настоящему, внимание ему уделить, чем нарожать беспризорников да хулиганов.

— Ну-ну, — с сомнением покачал головой Егорыч.

С недавних пор в разговорах с Зоей у него обозначилась запретная зона, куда Егорыч не отваживался ступать. Как-то получилось, что старик принялся философствовать: сейчас, мол, подолгу девки замуж не выходят, а вот раньше на селе, если до двадцати одного года для девицы жениха не находилось, родители отрезали ей кусок земли — и живи, сердечная, как знаешь. Зоя почему-то приняла все на свой счет, хотя Егорыч никаких аналогий в виду не имел. Настроение у нее в тот момент было минорное, а здесь невзначай сыпанул Егорыч соли на рану, и оба малость погорячились тогда.

Машина замедлила ход, притормозила. Павел Егорыч надел очки, приоткрыл дверцу, чтобы получше рассмотреть номер дома. Убедился, что ко второму корпусу, куда сейчас был вызов, подъезда нет, подогнал машину поближе к обочине, вытащил «беломорину» и сладко потянулся, предвкушая небольшой перекур.