Коммунист

Вывели Диану из кабинета, сели в извозчика. Сказали адрес. Едет извозчик, да каким-то незнакомым путем.

— Куда завез, черт!

Извозчик обернулся, а это не извозчик, а Гриша Хруст. Блеснуло тускло лезвие, захрипел Медведев, сполз вниз, в темноту. Прощай, Аггей Медведев… Гриша подал Диане руку.

— Пройдемся пешочком, барышня, тут недалеко.

23

Поняв свою промашку, атаман Шестопалов в ярости выхватил у одного из бойцов винтовку и, не глядя, выстрелил в сторону города.

Борисов, стоявший у крайней избы и наблюдавший за боем, вдруг зашатался, уронил шапку. Пуля Шестопалова попала ему прямо в грудь.

Шестопалов, растратив впустую боеприпасы, скомандовал отход от города. Окуневцы радовались, бросали в небо шапки и пели песни. А Забеля держал на руках истекающего кровью Борисова и растерянно оглядывался:

— Помогите, братцы. Братцы, как же так…

Кровь капала в пыль и смешивалась с нею, становясь бурой…

24

Головня отлежалась в крестьянской избе и встала на третий день.

— Заживает, как на собаке. Видать, сам дьявол ее вылечил, — бормотали крестьяне.

Головня забрала последнюю лошадь в деревне и поскакала в Москву.

Прошла без доклада в начальственный кабинет. Нога на ногу — села без приглашения, закурила без разрешения.

— Дайте мне три тысячи человек и я уничтожу банду Шестопалова.

Вместо трех тысяч дали пятьдесят. И приказ — уничтожить банду Шестопалова, а самого его взять живым или мертвым. Как посмеялись.

Через два дня новый отряд Головни вошел в деревню и первым делом схватил крестьянина, который выхаживал Головню и дал ей лошадь.

— Говори, сволочь, куда пошел Шестопалов!

От этой власти точно пощады не жди.

25

Следователь Морозов подал тете Лене стакан воды. Она от воды отказалась. Хотя новость, которую она услышала от следователя, была сокрушительная. Ее любимый племянник Сеня, оказывается, известный в некоторых кругах вор по кличке Сеня Жук. И если он будет найден, немедленно отправится в тюрьму. Но найден он будет вряд ли. Скорее всего, спит вечным сном с камнем на шее где-нибудь на дне Москва-реки.

…От следователя тетя Лена прямиком отправилась в свое советское учреждение и положила заявление на стол начальнику. Сказала, что уезжает на лечение по состоянию здоровья. Начальник не поверил, однако заявление подписал.

Тетя Лена заехала домой, собрала в котомку самые необходимые вещи. В числе прочего, достала из сейфа завернутый в тряпочку револьвер. И вышла из дома. Она отправлялась на поиски своего племянника. И, забегая вперед, скажем, что с этой минуты она навсегда исчезает из нашей истории.

26

Хруст ухаживал за Дианой. Взять ее силой ему было неинтересно. В ход шли цветы, рестораны, подарки. Рано или поздно дрогнет ее сердце, не устоит. Но пока держится.

— Тут скорее не гордость, а обида, — делился Хруст своими соображениями с кем-то из приятелей, — а обида проходит со временем.

Надейся, Гриша!

27

В банде Шестопалова царило уныние. Боеприпасы растратили, а город не взяли. Атаманом были недовольны. Шестопалов держал ухо востро. Если в отряде завелось недовольство — нужно это недовольство на кого-то направить, чтобы не копилось зря.

Шестопалов шел по лагерю, выбирая жертву. Взгляд его упал на Фокина, который, окончательно потеряв осторожность, строчил в блокнот. Шестопалов незаметно подошел к Фокину и выхватил блокнот из его рук. Глянул по диагонали:

— Да ты, братец, шпион! Взять его.

Схватили Фокина, повели.

28

…Борисов пришел в себя в медчасти. За ним ухаживала медсестра Катя. Тут же вьется Забеля. Пять дней Борисов провалялся в бреду, теперь пошел на поправку.

Пулю из легкого достали, Забеля проковырял в ней гвоздиком дырочку и продел нитку. Подает Борисову:

— Повесьте на шею, товарищ Борисов, будет хороший талисман на удачу.

Борисов отказывается. Забеля надулся, мол, хотел как лучше.

Борисов не сводил глаз с Катерины. Влюбился с первого взгляда.

А Катерина ему:

— Вот у вас нашли во внутреннем кармане.

Подала ему свернутый портрет Дианы де Шарман из афиши. И смотрит, главное, сама серьезно, а глаза смеются. Борисов смутился:

— Это так. Интересуюсь чудесами.

Посмотрел в последний раз на портрет Дианы и бросил его в печь.

И вдруг, глядя в огонь, похолодел, схватил костюм, стал шарить по карманам.

— Потеряли что?

— Мандат! Где мой мандат!

— Не было ничего, только этот портрет.

— Как это не было! Мандат! Из ЦК! У-у, проклятье…

Борисов уткнулся в подушку и заскулил.

— Не убивайтесь вы так, а то швы разойдутся. Поправитесь, свяжетесь с ЦК, вам новый мандат выпишут.

Как же, выпишут, жди.

29

Через день-два Борисов стал выходить на улицу, оглядываться, слушать разговоры. Да и Забеля новости приносил. В городе ситуация была такая.

В Окуневе еще с 1919-го года сидел комиссаром некий Никита Кондратьев. Посылали его туда временно — заткнуть дыру, а потом как водится, про него забыли. Задачей его было обеспечить бесперебойную поставку провизии в Москву.

Пока баржи шли по Белой речке — про Кондратьева и не вспоминали. А потом оттуда стали поступать в Москву от разных людей донесения странные и все более тревожные. В Окуневе Кондратьев был чем-то вроде наместника бога на земле. Кого хотел — казнил, кого хотел — миловал. И от этого всевластия и безнаказанности постепенно сошел с ума. Он возомнил себя и впрямь чем-то вроде комиссара всего земного шара.

В марте 1921 года Кондратьев объявил Окунев новой столицей Российской Коммуны, а себя — ее верховным комиссаром. Правда, нужно отдать ему должное, он понимал — чтобы стать уж вполне верховным, ему нужно сделать так, чтобы и Москвы признала его главенство. Поэтому он приказал перегородить Белую речку цепями, ограничив проход барж с продовольствием в Москву. На телефонограммы, телеграммы и письма из Москвы отвечал высокомерно и вполне в духе овладевшего им безумия. Требовал признать, что Москва теперь подчиняется Окуневу.

Горячие головы в ЦК тут же заговорили о посылке в Окунев армии, но тут выяснилось, что у Кондратьева у самого скопился порядочный, от полутора до двух тысяч штыков, гарнизон. Да и пушечки имелись. И боеприпасов хватало. Словом, Кондратьеву было чем встретить гостей.

Итак, наш Борисов, выйдя из медчасти, обнаружил абсурдный, пораженный диктатурой безумца мир. На улицах висели повешенные, на площадях маршировали вооруженные подростки. Девушек силком отправляли в казармы — для исполнения естественных биологических надобностей героических воинов Окуневской Коммуны.

А самое страшное — жители Окуневской Коммуны, считали такой порядок вещей естественным и единственно правильным.

30

Фокина заперли в амбаре с каким-то мародером. Мародер ожидал, что наутро его отпустят и дразнил Фокина тем, что его привяжут за руки-ноги к четырем лошадям и разорвут на части.

Шестопалов вошел в палатку и бросил блокнот Фокина денщику:

— Читай. Надо понять, что успел разведать этот шпион.

Тот начал разбирать по слогам. Шестопалов поморщился.

— Дай сюда.

Отнял блокнот у денщика и стал читать сам. И зачитался.

Наутро Шестопаловцы пригнали четырех лошадей, готовясь к экзекуции. Из палатки вышел мрачный, не выспавшийся Шестопалов, приказал привести Фокина из амбара.

— Всю ночь не спал, читал твое сочинение. Много плохого ты там про нас рассказал. Но одного там у тебя нет — неправды. Хочу, чтобы ты дописал свою книгу. Но сначала хочу рассказать тебе о себе, почему и как я есть такой, какой есть.

В другой раз атаман вышел из палатки часа через три, приказал разорвать лошадями мародера, а сам вернулся обратно в палатку, к прерванному разговору с Фокиным.