Страница 4 из 106
- Здесь только моя вина. А благодаря вашим стараниям, в основном багаже сохранился документ, подтверждающий мою личность. Что касается диплома… главное ведь не клочок бумаги, а то, что в голове? А Дешам - это же мой будущий начальник, медик? – дождалась я кивка и уже веселее продолжила: - Так пускай он экзаменует меня! И уже потом решает. И полковник тоже.
Военный нервно подул в ус и прошелся взглядом по пышным оборкам, слегка выглядывающим из-под верхней юбки и дорожному жакету винного цвета, нескромно отороченному кружевом:
- Вам нужна одежда… как у монашек. Или что-то в этом роде. В таком виде появляться в лагере нельзя. Вы должны переодеться.
- Может быть и даже скорее всего, - опять соглашалась я, - но каким образом? Я собиралась сделать это, остановившись на постоялом дворе. А что-то в этом роде у меня есть, - вспомнила я одежду, которую только и могла позволить себе Маритт. Парочку таких платьев – темных и закрытых, я захватила с собой.
- Что делать…? - недовольно протянул он и обратился к кучеру: - Почту и багаж мадам - на телегу.
Щелкнул пальцами, мотнул головой, и кучер рысью двинулся отвязывать мой багаж, а возничий в военной форме подал стоявшую неподалеку телегу ближе к дилижансу. Я отошла в сторону, чтобы не мешать и еще потому, что одна из лошадей высоко задрала хвост. Я уже знала, что за этим следует.
Моро же так и стоял, постукивая пальцами по сигнальному горну, заткнутому за пояс вместе с двумя пистолетами и задумчиво меня разглядывал. Наверное, погрузочно-разгрузочные работы не входили в круг обязанностей охранника.
- Мадам, не теряйте времени, забирайтесь в телегу, - оглянувшись на меня, скомандовал военный.
- Момент, - послушно двинулась я в указанном направлении, осторожно обойдя лошадей. Потом оказалось, что придется лезть… и сильно наверх - телега была с высокими бортами. Я призадумалась… и вдруг взлетела – Моро подхватил меня, подтолкнув под седалище и по случаю заодно крепко сжал его своей заскорузлой лапой. Три дня шел к этому мерзавец – глазами ел, улыбочки строил, но не смел, никак не смел. А на прощание все-таки смог. Ну и…! Считай, повезло мужику – меня накрывал откат после нервного разговора и сил на адекватную реакцию не осталось. Еще и от резкого движения вверх перед глазами поплыло и уши будто ватой заложило – мир вокруг тихо распадался на пиксели…
- Я прилягу? - тихо клонило меня в солому и на какой-то то ли тюк, то ли сверток.
- Не стоит, - резко отозвался военный, - ехать недалеко – отоспитесь с дороги на месте. Все равно командир в отъезде, так что представиться сможете только завтра к вечеру.
Его нельзя было злить… вот именно сейчас – точно нельзя. И я послушно уселась, хватаясь за борта и пережидая головокружение. И вспомнила, кстати:
- Мсье… а мы ведь не представились друг другу. Моё имя - Маритт, вдова дю Белли, урожденная де Лантаньяк.
- Прошу прощения, - бросив в мою сторону непередаваемый взгляд и тяжело вздохнув, скупо кивнул мужик: - Гаррель, старший сержант гренадерской роты. Живее, лентяи! Дело к вечеру! – подстегнул он окриком возницу и кучера, неспеша тащивших к телеге непонятные тючки и мои баулы. Те ускорились…
А я обвела все вокруг рассеянным взглядом – убогие строения, запыленные у дороги деревья… Дилижанс, осточертевший за три дня пути, сейчас казался испытанным, надежным убежищем. И даже примитивные инстинкты Моро уже не бесили – на самом деле он не сделал мне ничего плохого. А что ждет там - впереди?
Господи, что творю, куда лезу? – тихо и, наверное, правильно паниковала я. Хотя пока же ничего страшного? Если что – отработаю назад. Завтра пообщаемся с их командиром, а там… там уже будет видно.
Сержант устроился рядом с возницей, оставив мой комфорт на мое же усмотрение. Почему-то это не задело. Реакцию мужика на дикую для него ситуацию я отлично понимала. Скорее всего, благородная с виду дама в действующих войсках почти то же самое, что баба на корабле.
Телегу жестко потряхивало. Чувство такое – откроешь рот и на очередном подскоке отхватишь себе кусок языка. Большой тракт был накатан лучше, да и рессоры дилижанса отрабатывали, но и там… О хороших дорогах здесь речи вообще не шло, потому что мощеные булыжником улицы тоже… то еще испытание для ног.
Оставив позади последние унылые каменные домики населенного пункта, мы въехали в лес и сразу нахлынула прохлада и пошли совсем другие запахи…
С запахами тут была отдельная история. У нас они не такие агрессивные. Бывает, конечно, но скорее, как исключение. А здесь градация по шкале интенсивности просто зашкаливала. Не просто неприятный запах, а сразу – вонь. Если запах еды, то или исключительно аппетитный, или отвратительный. Духи мужские и женские – удушающей плотности. А запахи человеческого и лошадиного пота витали рядом практически постоянно, причем женский был особенно резким и неприятным. Привыкнуть к этому было нельзя. И все-таки запахи - мелочь.
Любые неудобства, если они просто неудобства, а не тяготы и лишения, вполне себе терпимы. Труднее для меня оказалось другое - осознать. И почти невозможно - смириться. Потому что всё здесь было непонятным и чужим, а значит страшным. Я была ребенком в черной комнате – потерянным и беззащитным. Растерянность, паника... возмущение! Меня просто поставили перед фактом, принудив к жизни здесь и воспринималось это, как насилие над личностью. И естественно, вызывало протест.
Чтобы не сойти с ума, я старалась найти хоть какое-то более-менее разумное объяснение происходящему. Но это позже, а в самом начале даже дышать было страшно.
Все здесь было не так. И понятно, что придется привыкать и не на время. В этом придется жить, ломая в себе все, из чего состоит взрослый человек: привычки, устои, вкусы, ритм жизни... Останется только память. Страшно…
Первое, что я почувствовала, очнувшись, это запах сырости и человеческой нечистоплотности. Сырость пахнет холодом, плесенью и затхлостью. А люди – чесноком, мочой и очень остро - потом… Хотя женщина средних лет, вздремнувшая в кресле у моей постели, выглядела опрятно – глухое темное платье, объемный белый передник от шеи до самого низа и чепец, полностью скрывающий волосы. Кроме неё слабый огонёк свечи давал увидеть только огромную серую постель, на которой я лежала и столбики деревянного балдахина со сдвинутыми темными занавесями. Дальше все тонуло в полумраке, плотно обступившем постель.
И тишина… мертвая, безнадежная какая-то тишина. Гробовая… Жутко страшная, потому что абсолютная, а так не бывает. Оказалось – бывает.
И я как-то сразу поняла, что это и есть «тот свет».
В постели я лежала не навзничь, а полусидя и могла видеть свои руки, выпростанные вдоль тела, даже пошевелила пальцами. Это были руки взрослой женщина, а не грудного ребенка. А значит нашими душами распоряжаются по мере надобности. Понадобилась здесь и сейчас – втиснули в подходящее тело… а почему меня? И почему сюда - где так страшно? Все эти мысли и нервы, а еще мертвая тишина... она просто убивала! Откуда-то изнутри физически ощутимой волной поднималась паника, почти парализуя тело и мозг уже тоже… но тут женщина всхрапнула во сне. И я вдруг успокоилась, расслабилась и тоже уснула.
Следующий раз проснулась уже днем и это заметили, началась суета. Женщин было уже две – обе охали и что-то бормотали, а крепкий пожилой мужчина разглядывал меня молча. Обращались ко мне - «мадам» и язык, на котором они говорили, был французским. И подумалось – может то, что я его знаю, как раз и сыграло свою роль? А тут всплыло еще и «мое» имя – Маритт, созвучное Марии. Так может и это тоже что-то значило?
Местный французский сильно отличался от того, который я когда-то изучала, но это как раз понятно. По этому поводу вспомнилось еще из школьных времен – наш класс тогда встречался с лицеистами из Франции. Для них это была экскурсионная поездка в Россию, а для нас – языковая практика в живом общении. Свели нас лицом к лицу, как баранов и срочно нужно было что-то сказать – чувствовалась неловкость. Тогда и был задан вежливый вопрос – нравится ли нашим французским друзьям Россия? В ответ услышали короткое «ва». Наш спаситель Алик Князев, переспросил на всякий случай еще раз – вдруг не расслышали или не поняли? А в ответ опять булькающее «ва».