Лис. Град проклятых

Зояр поднялся со своего места, порылся в небольшой суме, что была при нем – вынул богатырский оберег. Тот самый, который трижды проклятый предатель рода человеческого Вольг – сбросил.

– Сейчас – узнаем – будет ли тебе от земли этой вспоможение, – продекламировал он, и надел на шею рыцаря оберег.

Ничего. Пустая, мертвая железка с выдавленными на ней картинками, болталась на могучей шее, никак не проявляя себя.

– Не хочет тебя, – заключил жрец, цокнув языком. – Не твой и не твое.

– Не будет подсказок свыше. Самому придется, – заключил Лис.

– Как?

– Как всем, – пожал плечами боярин. – Совесть должна подсказать. И человеколюбие.

Лисослав вяло потыкал вилкой в сочный, румяный бок карпа – еда не лезла в глотку. Хотелось напиться, как бывало в молодости, да положение, паскуда такая – не давала такой возможности. Глянул на то, как оборотень, не чинясь, отъедался за все дни скудного их походного поста, пожевал губы и приложился к кубку. Видимо стоит еще посидеть-повременить за столом, потому как если он сейчас пойдет спать – терпеть волколака здесь никто не станет.

***

Спать было душно – людей собралось много, да и засиделись надолго, и потому пришлось лечь, куда было.

Клятый сон не шел, только болезненная дремота смаривала – рядом, подле лавки, прямо на полу, спал, громко посапывая Лесобор. Храпел наглый отрок, надерзивший на стене и спавший чуть поодаль на шкурах. Глухие звуки шагов за стеной – то в горнице, книзу, где житная холопов и отроков посадника, подымалась с овчин и соломы, очередная сторожа, а сменная им, торопливо снедая остатками боярской трапезы и запивая легким пивом, заваливались на те же постели, не давая им остыть. Два десятка – на стенах, два десятка – выборных из града – туда же, в ночную сторожу. Как и положено, чтоб град спал спокойно.

Потихоньку, на цыпочках, аккуратно переступая через спящих, боярин дошел до окна и раздвинул ставни – прохладный свежий ветерок, освобождено побежал по душному лежбищу. Вернувшись на свое место Лис, убаюканный привычным к храпу своего десятка, наконец, заснул.

На широком ложе из медвежьих шкур с могучей фигурой атлета, с хрипом, в поту метался человек. Он, рычал, силясь проснутся, но его никто не слышал – все вокруг крепко спали. Его мог слышать и чуять только он – пусть даже находясь далеко, за стеной городка. Что-то в этом человеке было знакомое и, кажется, дорогое и важное ему. Что-то, что он пока не мог вспомнить, но уже пообещал, что непременно это сделает.

Существо подняло вытянутую морду и тоскливо завыло на ночное светило – тут же, к нему присоединились еще несколько звериных глоток – так Зверь передавал свои распоряжения. Так он решал – кто будет жить, а кто – уже давно зажился на его землях. Жалел он лишь об одном – что не может сейчас видеть глазами заинтересовавшего его человека.

Спящий вздрогнул как от падения с большой высоты.

– Лиса, нет! – холодный пот покрывает все тело. – Зачем? Зачем ты это показываешь мне вновь и вновь?

– Так надо, – звучит в голове.

– Кому надо? Зачем надо?

– Тебе. Думай. Знай.

– Постой. К клятой матери – отчего ты все время уходишь, прежде чем поговоришь со мной?

– Ты знаешь. Я не могу долго находиться рядом с тобой. А Зло – уже рядом. Оно всегда рядом – ждет удобного момента, чтоб ударить.

– Как я могу справиться со всеми теми ужасами, которые ты мне показываешь? – возмутился боярин. – Сложить честно голову – не велика победа. Позор, да и только.

– Лисом-то тебя, боярин – зря чтоль кличут? Придумай что-нибудь, – усмехнулся призрак.

– Да что тут, к клятой матери, придумать? У меня нет даже моего десятка!

– Используй то, что есть под рукой. Ты всегда это умел, боярин. Отчего же сейчас растерялся и не видишь очевидного?

Лис проснулся от тихого поскуливания и сразу почуял чье-то постороннее присутствие. Еще квелый ото сна, он, ничем себя не выдавая, потянулся за мечом, пережидая пока глаза привыкнут к ночной темноте. Амулет, который он не снимал даже во сне, слабо подергивался на груди, но кругом рядом было тихо – никаких посторонних звуков. Все так же в узком окошке мерцали на стенах огни ночной сторожи, ветер мирно шевелил взмокшие волосы прилипшие ко лбу.

Вновь раздалось слабое поскуливание: боярин скосил взгляд книзу, туда, где спал Лесобор. Глаза уже привыкли к темноте, и картину он увидел престранную: маленький, ему чуть выше колена, лысый мужичек без одежды, но весь в длиннющей шерсти нависал над спящим. Ночной гость на месте не стоял – он то поднимал руки к потолку, то опускал их к самым глазам Лесобора – и тогда тот начинал глухо, побитым псом, поскуливать. «Домовик, – догадался Лис – …морок насылает и кошмары. Ишь, как расстарался». Домового можно было понять – кому понравится, что в охраняемом тобой тереме спит волколак? Боярину же, все еще уставшему после вечерних и ночных приключений, а так же – после нынешней пирушки – понимать шутника не пожелал. Мужичек так увлекся своим действием, что не заметил, как тихо вынутый меч завис над ним. Заметил его он только когда клинок, плашмя, опустился на всклоченную лысину – шлеп!

– Уййй! – вскрикнул косматый и метнулся в темный угол, за печкой.

– Не балуй, – негромко напутствовал ему вслед боярин. – Мог убить тебя – не убил. Будь и ты добрым хозяюшкой и дай спокойного сна. Нам всем, и ему – предстоят нелегкие дни. Здесь задерживаться – и не собирались.

6 глава. Клятый спор, или удачная подготовка к труду ратному

«Рана от ножа – заживет. Рана от слова – будет гноиться».

Тюркская народная пословица.

Петухи, любимые глашатаи вступающего в свои права дня, уже давно пропели свою утреннюю побудку – лучи солнца нагрели деревянный пол, в опочивальне пахло как в бане, когда, наконец, плохо спавший ночью Лис открыл глаза. Городские стены и безопасность не могли не расслабить, даже с учетом недобрых дум – боярин проснулся разом, поднявшись со шкур. С недовольством заметил, что все прочие, судя по всему, были на ногах уже давно, и в опочивальне он был один. Наскоро одевшись, боярин вышел во двор, умыться колодезной водицей.

Терем посадника был велик: когда-то, с век назад, то был самый, что ни на есть княжий дом, построенный на высоком древнем кургане. Кривотолки хаживали, что здесь де, захоронен был великий царь древности. Боярин в такое не верил – на кой ляд такому великому царю здесь устраивать себе последнее пристанище, в месте болотистом и диком – понять было сложно. Да и из того что читывал в отроческую бытность – не жили в этих местах какие-либо серьезные «цари». Могилы варяжских князей и сарматских ханов, с золотом и серебром, дорогой утварью – можно было найти севернее или наоборот – южнее. Здесь же, испокон веков, еще до славян, жили племена малые, бедные, поклоняющиеся темным злым богам, от коих по сию пору иные кланы так и не отринули. Впрочем, курган и впрямь был немалым, а терем на нем – высокий, в два поверха, с двумя крыльцами: снизу, для челяди, а сверху – для хозяев. Верхнее, крытое узорчатым, некогда окрашенным в яркие цвета, а ныне побуревшем, сводом, вело в жило самого посадника и его семьи, буде такая за ним проследует в этот неблагополучный ныне край.

Внизу, округ терема и в самом нем – уже велась всегдашняя рабочая суета девок и слуг большого боярина: кроили сукно, шили, вязали, пряли и ткали. Мужики – ладили сбрую и седла, ковали и калили ножи, узорили рыбью кость – все то, чем богат был край. Не менее трех дюжин личных слуг Верхуслава Ратиславовича занимались своим привычным, каждодневным делом.

Во внутреннем дворике терема никого не было, а потому Лисослав Велимович, не стесняясь, набрав полное ведерко колодезной, лихо опрокинул его себе на голову. Тряхнул волосами, отфыркиваясь и сморкаясь, прочищая нос. И очень удивился, когда услышал громкий детский смех.

– Как Баюн-кот! – хохотал мальчонка, сидящий на дровне небольшого строения. Мелкий засранец там уютно устроился, как в гнездышке так, что со стороны не сразу и видно было. Особенно квелому еще ото сна боярину.