Листопад

После полудня четники усилили атаки. Наступая с нескольких сторон, они вынудили партизан отходить и вскоре заняли полсела. Стреляли повсюду. С колокольни непрестанно вел огонь пулемет партизан. Комиссар видел, как он посек группу четников, попытавшихся прорваться к центру. Одновременно комиссар обнаружил, что с другой стороны приближается новая группа вражеских солдат. Сколотив из связных, обозных, остатков штаба и резерва группу, комиссар устроил засаду и ударил по четникам с фланга. Ему на помощь неожиданно пришли бойцы «крестьянской роты». Четники, застигнутые врасплох, разбежались, оставляя на снегу убитых и раненых.

Когда четники выдохлись и затихли, комиссар приказал захоронить погибших бойцов: партизан даже мертвым не должен попадать в плен. Бойцы торопливо рыли могилу. Каждую минуту можно было ожидать новой атаки, но на сей раз четники почему-то медлили. Партизаны, не теряя времени, восстанавливали в своих рядах порядок, оборудовали новые позиции, словом, собирались с силами.

Между тем приближался спасительный вечер. Комиссар очень рассчитывал на него. Уставший и грязный, он прислонился к какому-то забору и на прикладе карабина писал распоряжения командирам рот. Около него сидели и лежали связные в ожидании приказаний. Отправив последнего связного, комиссар направился к небольшому ветхому домишке, куда снесли раненых. Вдруг он остановился как вкопанный: прямо на него шел Лабуд. От нахлынувшей радости у комиссара захватило дух. В пылу боя он совсем забыл про группу Лабуда.

Лабуда было трудно узнать. За одну ночь он постарел на несколько лет. На лбу и под глазами появились морщины, щеки ввалились, подбородок заострился, нос вытянулся, на заросшем, небритом лице стал заметнее рубец от старой раны. Но глаза у Лабуда были веселыми. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Товарищ комиссар, — начал Лабуд усталым, сиплым голосом, — приказание Окружного комитета партии выполнено. Виадук больше не существует.

— Слышали, все слышали! — Комиссар крепко обнял Лабуда. — Спасибо вам всем. Мы очень о вас беспокоились.

— Сделали все, что было в наших силах.

Шумадинец хотел было что-то спросить, но передумал и промолчал. Однако Лабуд понял его.

— Ничего не поделаешь, на войне без жертв не обходится, — печально сказал он. — Синиша Маркович погиб на самом виадуке, а Марича потеряли уже на обратном пути — на полицаев наскочили. Сейчас всюду или немцы или полицаи. В Сопот прибыл немецкий пехотный батальон с двумя танками. В любую минуту они могут перекрыть нам последний выход из этой мышеловки. Ты должен был вывести отряд отсюда еще ночью. Не понимаю, чего ты ждал?

— Куда, черт возьми, выводить-то? — рассердился было комиссар, но быстро взял себя в руки. — Мы обсуждали этот вопрос на совещании, и голоса разделились. Большинство высказалось за то, чтобы ждать твоего возвращения и, если потребуется, принять бой.

— Послушай меня, комиссар. До тех пор, пока все вопросы мы будем решать голосованием, толку не будет. Ты избран комиссаром, у тебя власть, в обстановке ты разбираешься лучше, чем остальные, следовательно, и поступай так, как считаешь нужным. Вы, комиссары, чрезмерно демократичны.

— Возможно, ты прав. Но так уж повелось: вы, командиры, действуете силой приказа, а мы, комиссары, — силой убеждения.

— Но в данный момент ты одновременно и комиссар и командир. Не забывай об этом. От тебя сейчас зависит многое, если не все.

На противоположном конце деревни снова началась редкая стрельба, и комиссар прислушался, пытаясь понять, что там происходит.

— Что было, то прошло, — сказал комиссар, возвращаясь к прерванному разговору. — Ночью я много размышлял о наших делах и решил, что сразу после твоего возвращения созову партийное собрание и предложу твою кандидатуру на пост командира отряда. Не вздумай отказываться. Мы не можем больше ждать, пока Окружной комитет пришлет нам командира. Да и лучшего, чем ты, он едва ли найдет.

Лабуд нервно курил сигарету, делая частые затяжки. На его губах блуждала смущенная улыбка. Как и многие люди, он не был лишен честолюбия, но не сознавал этого.

— Не знаю, комиссар, тебе виднее. Если ты считаешь, что я потяну такой воз…

— Знаешь, как старики говорят: лучше идти правильным путем с плохим полководцем, чем плутать с гениальным.

Оба дружно рассмеялись.

— Так или иначе, — продолжал комиссар, — но ты служил в кадровой армии. Конечно, чин сержанта, который ты имел, не звание полковника, но все-таки кое-что ты в армии узнал. Здесь в отряде ты уже много месяцев командуешь ротой. Люди тебе верят. А сейчас, сам видишь, насколько нам трудно. Отряд находится на краю гибели, и его дальнейшая судьба в наших руках. Я уже принял некоторые меры: несмотря на многочисленные возражения и протесты, освободил отряд от беженцев.

— Куда же они подевались?

— Мы договорились, что они расходятся по своим домам. — Голос у комиссара был не очень уверенный. — Взять их с собой в Санджак мы не имеем никакой возможности. Да они этот путь не выдержали бы.

Они помолчали. Лабуд вытащил из кармана табакерку и начал сворачивать цигарку из газетной бумаги.

— Где достаешь такой душистый табак? — спросил комиссар.

— Пока у немцев есть, будет и у меня. — Лабуд протянул ему табакерку и вернулся к разговору о беженцах. — Ты правильно поступил. Слышал местную поговорку: «Кто в Санджак пешком не ходил, тот мук не видал»? Мы, мужчины, не все до него доберемся, а женщины, дети и подавно. Однако и здесь им будет не сладко. Если они попадутся в руки четников, те их не пощадят.

— Не знаю, Лабуд, не знаю. Может быть, меня за это когда-нибудь будут судить, из партии исключат, скажут, что я совершил преступление, но пойми: в данный момент у нас нет другого выхода. Нам остается или взять с собой беженцев и погибнуть вместе с ними, или освободиться от них и спасти отряд.

— Что ты передо мной оправдываешься? Я-то все понимаю, а вот поймут ли бойцы, у которых среди беженцев имеются родные, не знаю. Некоторые из них могут перебежать на сторону четников, не исключено.

— Думал я обо всем этом. — Комиссар прикурил от зажигалки Лабуда и глубоко затянулся табачным дымом. — Заранее могу сказать, что мы лишимся двух-трех десятков бойцов, но отряд, костяк отряда спасем. Вспомни, как начинали мы летом, с чего? Сначала нас было немногим более двадцати человек, а через несколько дней отряд насчитывал свыше тысячи человек! Поэтому, если сейчас сохраним главные силы отряда, то будущей весной он станет бригадой. Наши песни слышны будут не только на Космае, но и во всей Шумадии, во всей стране, да что там говорить — во всем мире, увидишь.

Лабуд одобрительно смотрел на комиссара.

— Я в этом никогда не сомневался. Надо лишь выдержать, пока придут русские. Тогда дела пойдут по-другому.

— Конечно. Погоним фашистов и в хвост и в гриву.

— Придет тот день. Не так он и далек. Слышал, как русские перемалывают немецкие кости под Москвой?

Начинало смеркаться. Первым пропали из виду вершины далеких гор. Затем серая туманная мгла стала окутывать близлежащие скалы, укрывая от взоров людей их первозданную красоту и величавость. День таял, растворялся, словно весенний снег под воздействием теплого южного ветра. Окуталась туманом и вершина Космая. Облака, целый день висевшие над землей, сгустились и разразились снегом с дождем. Все вокруг стало покрываться белой пеленой. Четники прекратили атаки, и партизаны в полном порядке, без суматохи, оставляли свои позиции и небольшими колоннами следовали в направлении горы Храбрецов, а оттуда на Космай.

Бойцы роты Лабуда ежились от холода, который своими невидимыми иголками легко проникал сквозь одежду. После боя, в ожидании своего командира, они разложили костры и занялись приготовлением ужина. Разговоров почти не было слышно. Люди то и дело с тревогой смотрели в сторону Лапаревской высоты. Какова же была их радость, когда появились Лабуд, Гордана и Зечевич. Бойцы оставили свои места у костров и окружили их плотным кольцом. Вопросам не было конца. Но многие вопросы оставались без ответа. Людям, вернувшимся из когтей смерти, не хотелось снова переживать тяжелые мгновения. Поэтому они или отмалчивались, или отнекивались. Бойцы понимали состояние товарищей и не обижались.