Листопад

С приближением рассвета беспокойство все больше охватывало не только крестьян, но и бойцов. Некоторые, правда, храбрились и даже пытались шутить, а то и песню затянуть. Но шутки выглядели надуманными, невеселыми, а песни никто не подхватывал, и они обрывались сами собой. Ночь понемногу отступала, мрак развеивался, постепенно начала вырисовываться ломаная линия горизонта. В это время, словно раскат далекого грома, ухнул мощный взрыв на Лапаревской высоте. Небо над высотой прорезала яркая вспышка красного света. Бойцы повскакали со своих мест и зашумели.

— Ура-а-а! — кричал ошарашенный Космаец, перебегая от одного бойца к другому. Он бросался на них с разбегу, обнимал, стискивал своими тонкими, словно веточки, руками. — Я был уверен, — возбужденно говорил Космаец, — что они вернутся не с пустыми руками. Стоит нашему Лабуду что-нибудь задумать — обязательно осуществит.

Космаец едва не столкнулся с комиссаром отряда.

— Никак и меня хочешь обнять, юноша? Ну что ж, давай! — И впервые за эти дни Космаец увидел глаза комиссара веселыми.

Комиссар протянул руки к юноше и крепко прижал его к своей груди.

— Товарищ комиссар, вернутся они, как ты считаешь? Ведь среди них мой друг. Я очень хочу, чтобы все возвратились невредимыми.

— Мы все этого хотим, — ответил комиссар и, прищурив глаза, посмотрел в сторону Лапаревской высоты. — Да и почему бы им не вернуться? С ними Лабуд, а он умеет беречь не только свою голову. Чужие жизни он бережет даже больше, чем собственную.

Сказав это, Шумадинец про себя подумал, что сейчас судьба Лабуда и группы зависела не столько от них, сколько от сложившейся в районе виадука обстановки.

— Как только Лабуд вернется, мы уйдем отсюда? — тихо спросил Космаец.

— Разве ты так хочешь покинуть родной край?

— А почему бы нет? Многие ведь уходят. Кроме того, интересно повидать, как живут в других местах. Говорят, Босния очень красива.

Космаец чувствовал себя окрыленным. Все вокруг казалось ему прекрасным. Он наслаждался видом первого снега, укрывшего вчера еще грязные дороги и тропинки. С восторгом и гордостью думал он о товарищах, взорвавших виадук.

После взрыва на Лапаревской высоте вся округа ожила. В близлежащих селах поднялась ружейно-пулеметная стрельба. Тихо было лишь на Космае и на горе Храбрецов. Создавалось впечатление, что четники как бы подсказывали партизанам выход из окружения. Но в действительности пойти этим путем означало попасть в ловушку. Всего в пяти-шести километрах от горы Храбрецов, в Сопоте, располагался немецкий гарнизон. Небольшой по численности, но хорошо вооруженный, он наглухо закрывал партизанам путь в этом направлении. Что касается прохода через Космай, то, по данным партизанской разведки, он был перекрыт крупными силами четников. Пробиться здесь было очень трудно, если не невозможно.

С каждой минутой обстановка становилась яснее и тревожнее. К рассвету все уже знали, что Венчан, Ранилович и Дрлупу занимают четники; Дучин и Иванчу — недичевцы. Ожидаемого ранним утром нападения противника почему-то не последовало: видимо, он готовился как никогда тщательно. Его замысел был очевиден — не выпускать из окружения партизанский отряд, уничтожить его полностью.

Перед восходом солнца комиссар вновь начал обходить боевые позиции рот. Все подразделения были в состоянии полной боевой готовности. У бойцов, как говорится, чесались руки. Но пока, кроме стычек патрулей, нигде ничего не отмечалось. И снова Шумадинец возвращался мыслями к трудному положению отряда. Особенно его беспокоила судьба беженцев. Всю ночь он ломал голову над этой проблемой, но так ничего и не придумал.

Шумадинец так глубоко задумался, что не сразу услышал шум моторов грузовиков. Через мгновение наблюдатель доложил, что видит на дороге три грузовых автомобиля. Бойцы поспешно заняли огневые позиции. Они хорошо знали свои задачи в предстоящем бою. Все с нетерпением всматривались в ленту дороги, напряженно прислушивались. Оружие было взято на изготовку, пальцы лежали на спусковых крючках винтовок и автоматов. На снегу поблескивали желтой медью капсюли для бомб. Шумадинец последний раз прошелся по позиции, напоминая бойцам: «Без сигнала не начинать», и в несколько прыжков забрался на вершину скалы. Здесь были огневые позиции двух пулеметов — тяжелого и ручного. Стволы пулеметов смотрели прямо на дорогу, которая была видна на протяжении метров двухсот. Немного запыхавшись от быстрого подъема, комиссар лег за ствол толстого бука.

— Цели выбирайте основные, бейте длинными очередями, патронов не жалейте. Возьмем их у немцев, сколько потребуется, — поучал он пулеметчиков. В одной руке комиссар сжимал карабин, в другой — бомбу. Сердце его билось учащенно.

Грузовики двигались, словно на волнах, то появлялись, на возвышениях, то пропадали в низинах. Перевалив последний гребень, они пошли под уклон и заметно прибавили скорость. Наконец первый грузовик показался из-за поворота. Комиссар почувствовал, что лоб у него покрылся испариной. Раздался резкий скрип тормозов, и первый грузовик остановился у самого края канавы, перерезавшей дорогу. Немцы повскакали со своих мест и насторожились, почуяв опасность. От них до комиссара было каких-то тридцать метров. Он хорошо различал их перепуганные лица, напряженные, опасливые взгляды.

Комиссар одним движением приподнялся с земли и выпрямился в полный рост. Он совсем не чувствовал тяжести бомбы в руке, когда размахивался, чтобы бросить ее вниз. Бомба попала в кузов первого грузовика и взорвалась. В мгновение ока все вокруг заговорило голосами смерти. Взрывы бомб и гранат, хлопки винтовочных выстрелов, сердитый стук пулеметов — все это смешалось с грохотом падающих камеей. Каменная лавина оказалась настолько мощной, что в течение минуты наполовину завалила грузовики. Немногие уцелевшие немецкие солдаты метались, словно волки, попавшие в западню. Но их положение было безвыходным. Когда нескольким солдатам из первого грузовика удалось добраться до канавы на дороге, они были сразу же раздавлены и засыпаны падающими сверху камнями. Немцы, подбегавшие к краю дороги, падали в пропасть, сраженные пулями. На уничтожение всей группы фашистов ушло столько времени, за которое не выкуришь даже полсигареты. Трупы убитых валялись на каждом шагу. Как только стрельба прекратилась, крестьяне, участвовавшие в засаде, спустились на дорогу и начали стаскивать с убитых фашистов обмундирование и обувь, опоражнивали их ранцы, забирали оружие и боеприпасы. Этими трофеями они намеревались хотя бы частично компенсировать поборы фашистов в селах. Поэтому, когда Лолич потребовал у нескольких парней отдать бойцам трофейное оружие, те возмутились:

— Ты что же, приятель? Думаешь, мы напрасно торчали здесь всю ночь? Это оружие наше. Мы его честно заслужили и никому не отдадим до самой смерти.

В основном это были молодые парни, лет по двадцати. Под влиянием легкой победы они тут же заявили о своем желании присоединиться к партизанам. Их односельчане постарше, кажется, не одобряли решения молодежи, но промолчали, понимая бесполезность споров в такой обстановке.

Шумадинец приказал поторопиться со сбором трофеев и вновь занять огневые позиции. А трофеев было как никогда много. В каждом из грузовиков нашлось по десятку ящиков с боеприпасами. Это было как раз то, в чем партизаны испытывали постоянную нужду.

Захваченные у немцев грузовики подожгли. Черный дым затянул ущелье, словно густой туман.

Отдав необходимые распоряжения, комиссар отошел в сторону и присел на камень. Он вдруг почувствовал сильную усталость, будто весь день провел за плугом. Шумадинец не любил смотреть на убитых. Неторопливо покуривая и расслабившись, он прислонился спиной к каменной стене и прикрыл глаза.

Однако отдыхать ему пришлось недолго. На противоположном конце села вспыхнула яростная перестрелка. Комиссар вскочил, взял с собой один из взводов роты Вишнича и поспешил к месту боя. Они успели вовремя и помогли четвертой роте отбить атаку четников. Но через полчаса атака возобновилась, теперь уже в другом месте. Четники действовали очень напористо и заняли две высоты, где немедленно установили по пулемету и открыли огонь по селу. Стоявшие на окраине села стога соломы и сена загорелись. Огонь перекинулся на близлежащие дома и постройки.