Космаец

— Только бы хоть один день свободы, один час, одну минуту, — шепчут окровавленные искусанные губы. — Никогда бы они меня больше не увидели. Никогда…

Лежа на мягкой душистой соломе, мечтая о свободе, Мрконич ухитрился достать зубами до веревок, стягивающих руки, и начал грызть их. Рот наполнился пылью и волокном, зубы сводило, но он не обращал на это внимания. Наконец веревка поддалась и соскользнула с рук.

— Часовой, часовой, — Мрконич заколотил в дверь.

— Что ты орешь, осел, — спросил его знакомый голос с улицы.

«Сменили часового, а я и не заметил… Ратко на посту, боснийская крыса».

— Открой, до ветру сходить.

— Валяй в штаны, теплее будет.

— Открой, ради бога. — Теперь, потеряв надежду выбраться на свободу, он почувствовал, что по щекам текут слезы. Он плакал, прислонясь головой к тяжелой дубовой двери. Глухие рыдания проникали во двор.

— Ты, что, маленький, ишь разнюнился? — сказал сидевший на бревне у дверей Ратко.

Он сжимал карабин между колен и дремал. После ухода роты ему было как-то не по себе. Он задумчиво глядел в одну точку и вздрагивал от холода. Мелкий холодный дождичек сек лицо. Несколько раз парень собирался спрятаться под стрехой амбара, но, боясь возвращения комиссара, оставался сидеть под дождем. Нигде ни звука. Село спало, спали собаки, спрятавшиеся под амбарами. Ратко тоже закрыл глаза, но не успел еще уснуть, как открылась дверь дома и на пороге показался белый, как привидение, хозяин в нижнем белье. Он немного постоял на высоком крыльце и опять молча скрылся за дверью.

Где-то за горой тяжело ухнул взрыв. Едва заметно зазвенели стекла в окнах. Затрещали пулеметы. Ратко поежился и встал.

— Слышишь? — прильнув губами к двери, крикнул часовой. — Наши бьют четников… У, проклятый, сиди тут из-за тебя. Был бы я с ротой, наверняка достал бы хорошие башмаки. Опять босой останусь, а погода мерзкая… Ну, что нюни распустил?

— Молчи, не мучь меня, раз не хочешь мне помочь, — вне себя от кипевшей в нем ненависти заорал Мрконич.

— Я не виноват, что тебя арестовали.

— И я тоже не виноват. Выпусти меня до ветра.

— Нет, комиссар приказал никуда тебя не пускать.

— А если он сейчас погибнет в бою, ты так меня никогда и не выпустишь?

— Почему не выпущу? Стева останется. Он меня назначил, когда перед боем снял с поста Звонару.

— А если все погибнут?

— Так не может быть.

— Может… Слышишь, как гремит. Из такого пекла никто не возвращается.

Грохот то нарастал, то снова стихал.

— Опять я без башмаков остался, — озабоченно пробормотал Ратко, — а все ты виноват.

— Благодари бога, если бы не я, ты бы, может, там голову сложил.

— Да, могло бы и так случиться..

— Ну вот, за то, что я спас твой котелок, ты, если бы был хороший человек, дал бы мне закурить.

— Это я могу, только дверь открывать не буду.

— Давай в окошечко. — У Мрконича блеснула мысль поджечь подвал, и он бросился к узкому длинному оконцу. — Давно я не курил, курево мне теперь дороже, чем кусок хлеба.

Самокрутка дрожала у него в зубах, и каждый раз, когда Ратко подносил ему зажженную спичку, он незаметно задувал ее, не успев закурить.

— Что это у тебя спички не горят? — спросил он Ратко.

— Отсырели от дождя. Погоди, я сейчас сразу две зажгу.

— Дай мне, я их подсушу за пазухой.

— Только отдай мне их потом.

— Отдам, брат, отдам, а то как же, — ответил Мрконич и скрылся в глубине погреба.

Он больше не чувствовал ни запаха заплесневелых бочек, ни кислой вони солений. Тело пылало, охваченное жаром. Под руками зашуршала солома. Он быстро раскидал ее по полу, побросал на нее тряпье, пустые корзины, инструменты с деревянными рукоятками, твердой рукой чиркнул спичку и сунул ее в солому — так человек в лесу разжигает костер.

Желтый огонек лизнул сухие соломинки и побежал вверх, потрескивая и набирая силу. Поднялся тонкий столб дыма, прямой, как свеча, ударил в потолок и начал расползаться во все стороны.

— Эй, осел, что ты там жжешь, чтоб тебе сдохнуть? — испуганно спросил Ратко, когда густой запах дыма ударил ему в нос. — Давай мне спички назад.

Он подбежал к окошечку и заглянул в погреб, но густой рукав белого дыма застлал ему глаза. Дым пробивался во все щели. В подвале гудел огонь, что-то с грохотом падало. Из дому выскочил хозяин в рубахе и кальсонах, босой и простоволосый, и, скверно ругаясь, бросился на часового. За ним с воплями скатилась с крыльца похожая на ведьму хозяйка с длинными распущенными волосами. Запищали дети. Прибежали ближайшие соседи. Под ударами топора слетел замок, и дверь распахнулась. В отверстие повалил дым, а вместе с ним выскочил и Мрконич. В испуге он схватил изумленного Ратко и потащил за собой, еще сам не зная, зачем ему это нужно.

— Что ты наделал, что наделал, а? — хныкал испуганный Ратко. — Теперь и меня расстреляют. Стой, погоди, куда ты бежишь?

— А ты не видишь, эти сумасшедшие мужики убьют нас, — заорал Мрконич и, чтобы парень не усомнился, спросил: — В какую сторону ушел отряд? Идем скорей, доложим комиссару.

— Не знаю, куда они ушли, не знаю… Стреляли вон в той стороне, — Ратко кивнул головой на север. — Расстреляют нас — и меня, и тебя. Погоди, не беги.

Мрконич остановился, подождал, пока часовой приблизится к нему и, точно ястреб на цыпленка, бросился на него и схватил за горло. Ратко закричал, выронил винтовку и свалился в грязь. И даже тогда, когда он уже был мертв, когда у него страшно выкатились белые глаза, Мрконич не отпускал его. В руках у него оказался тесак молодого бойца. Пьяный от счастья, которое помогло ему вырваться на свободу, он готов был запеть. Мышцы и нервы напряглись от животной радости жизни, а глаза, налитые злобным блеском, горели, как угольки. Он не замечал дождя, бежал через поле быстрее бешеного пса, перескакивал ограды, пробирался через какие-то сады. Пальцы сжимали захваченную у часового винтовку, а в груди булькало и клокотало что-то непонятное, словно кипела вода на яростном огне. Были минуты, когда силы оставляли его, хотелось остановиться и передохнуть, но боязнь быть пойманным была сильнее усталости, и он опять бежал высунув язык.

Перед рассветом, когда в деревнях запели петухи, Мрконич был далеко от места преступления, он считал, что теперь погони не будет, разве что значительно позднее. А пока надо было бы пробраться в ближайшее село и раздобыть еды; не мешало бы взять у кого-нибудь из крестьян лошадь: ноги совершенно отказывались служить ему.

Первый раз в жизни они предавали его, подгибались, будто были перебиты. Дождь затихал, небо яснело. Сквозь утренний туман виднелись мокрые крыши деревенских домов. Кое-где уже поднимались дымки, мычала скотина, блеяли овцы. Улицы были пустынны. Всюду сверкали лужи, в грязи на дорогах лежали кучи желтых листьев, сорванных ветром с деревьев. Они были истерты ногами лошадей. Мрконич безошибочно определил, что через село прошли четники, и с облегчением двинулся по их следам. Доносившиеся из домов запахи раздражали желудок, терзал голод, но страх был сильнее, его пугали даже кошки, перебегавшие дорогу, он никуда не осмеливался зайти и продолжал шагать до тех пор, пока из-за поворота навстречу не выехал старый крестьянин в двуколке, запряженной одной лошадью.

— Стой! — закричал Мрконич и поднял винтовку.

— Тпр-ру, — крестьянин натянул поводья, остановил лошадь и искоса взглянул из-под густых белых бровей на поднявшего винтовку чужака, безо всяких знаков различия. Такие бродяги были всего опаснее для крестьян.

У четников были бороды, партизаны носили пятиконечную звезду, полицейские — немецкую форму — к ним можно было подладиться. А эти разбойники — чистое безобразие, не знаешь даже, как их называть.

— Вероятно, господин солдат хочет попасть в город? — загадочно улыбаясь в длинные седые усы, любезно спросил крестьянин, который привык кланяться каждой беде. — Пожалуйста, пожалуйста, я как раз туда еду, могу вас подвезти. Пожалуйста…