Голос Древних

Наконечник копья сверкнул в воздухе, Уран широко раскинул руки — и силой разума изменил хаотичные движения элементарных частиц вокруг. Воздух искажённо взвыл, тело владыки вспучилось, словно в линзе околосветовых скоростей: лицо сплюснулось по краям, а рот расширился и превратился в выцветшую дыру, копьё ударило туда, не достигнув тела, не причинив хаоситу вреда. В животе и груди возникли линзы выпуклой пустоты — и оттуда рванулась череда многоруких проточеловеческих искажений, заполонивших всю арену, как будто оживший барельеф, в котором переплелись сражающиеся тела.

Разум привык к устойчивости реальности. Мы рождаемся в строгой колыбели макромира и живём, не зная, что он бережно хранит нас от безумия, заключённого в глубине каждой из вещей. Но в недрах материи, всегда рядом с нами, дышит первозданный Хаос, и, ради всего святого, его нельзя выпускать! Уран разинул врата в бесформие и оттуда вырвалась орда безногих, сторуких выродков с веерами жадно распахнутых ладоней. Они облепили хранителя, накрыли его тройным слоем.

То были не живые существа, но и не фантомы — а уродливые гибриды разума с хаосом, обезумевшие скопища атомов и электронов, заряженные ненавистью того, кто вселил в них «жизнь». Разреженные, они могли проходить сквозь преграды и оказывать дестабилизирующее воздействие в точках приложения сил. Но это звучало разумно лишь на словах — а выглядело как сошедший с ума ад хаотичных тел. Как Гойя, создания которого обрели бесплотную жизнь.

Адаптивная броня Ривендаля загудела, справляясь с бьющими со всех сторон волнами искажений. Они цеплялись и содрогались, зарывались вглубь, пытаясь пробраться внутрь Ривендаля, исказить и разрушить его самого. И они стенали. Всепроникающий хор голосов заполнял разум, и даже стоящие за пределами арены замерли, услышав его. Это был захлёбывающийся ментальный крик, от которого не закроешь уши, и в лавине неразборчивого отчаяния каждому пришли свои возгласы — хлещущие в душу, как удары плазменных кнутов.

Оберон слышал вой: «Ты допустил ошибку, не справился, подвёл всех, ты проиграл, ты сдался, твои люди падают замертво, и ты сейчас падёшь».

В саду было тихо и тепло, узоры разнопланетных соцветий клонились к земле, словно окружая её заботой. Хранитель лежал на простой каменной плите, подложив грубые ладони под голову, и спал, одновременно глубоко — и чутко. Его разум, расслоённый новой экспериментальной технологией на три потока, расслабленно отдыхал, купаясь в реке сновидений, но одним краем следил за тем, что творится в паутине гипер-станций и переходов, в окружении подзащитных планет. Лёгкий шорох привлёк внимание внешнего потока, внутренний глаз нашёл источник, а мембрана пространственной сенсорики очертила в зарослях цветов крадущийся силуэт. Неумело крадущийся. Неопасный.

Шорох, сопение, шелест, тихий, закрытый ладонью смех. Мальчик лет четырёх взобрался на грудь человека-горы, в сравнении с ним маленький, как котёнок. Приник ухом и слушал, как бьётся могучее сердце, пока не заметил полуоткрытые глаза. Мальчик испугался своей вольности.

— Папа, не обращай внимания, меня здесь нет, — сказал он тихо и убедительно. — Ты же с пишь, а значит, это я тебе снюсь. Спи дальше.

Оберон закрыл глаза.

Плечевой блок доспеха сорвало, он ударился о платформу и рассыпался на странно покоробленные куски. Хаос искажал структуру вещества. Сторукие исчадия дорвались до бугрящегося мускулами плеча и вторглись в живое тело, рука Оберона дрогнула, и следующий удар прошёл мимо цели. Пронзительный вой буравился глубже и глубже:

«Планета рушится, убийцы тянутся к тебе со всех сторон; куда бы ты ни пошёл, тебя ждёт только гибель и забвение».

Человек-гора пошатнулся, но устоял и точными ударами отбил сразу несколько отродий. Бронированные плиты его доспеха резко расширились, отбрасывая сонм многоруких сразу всеми способами: и боевой импульс-волной, и ударом контр-излучений, и барьером грубых силовых щитов. Исчадия разлетелись в стороны, нескончаемо мечась и вопя. Фазовый наконечник очертил в воздухе мерцающий след, разрубая сразу десяток тел и разрушая их зыбкую структуру — они распадались в тающие клочья столь же быстро, как и рождались на свет. Оберон атаковал размашисто, сдержанно и точно, без малейшего промедления и колебания, бил без промаха, максимально эффективный в каждом движении.

Уран, конвульсивно сжимаясь обратно в человеческую фигуру, отступил к самому краю платформы. Его волосы растрепались, словно в бурю, глаза безумно сверкали, а рот исказился широко и нечеловечески, артикулируя вселенский Хаос — и из распахнутого зева вырвался парализующий волю и разум вой:

«Твой сын страдает и гибнет, ты не сможешь его спасти, ААААААА!»

Оберон глухо взревел и нанёс молниеносный удар, но не в ту сторону, где якобы изогнулся вопящий владыка, а туда, где он был на самом деле. Копьё пронзило сердце Урана, удар выдавил его из складок воздуха и преломлений света, в которых хаосит прятался, сводя слабых духом с ума.

— Хаос… отвергнет… смерть… — прохрипел владыка, упав на колени. Его сердце пыталось распасться на атомы и снова сложиться, избежать смертоносного удара, но уже не могло. Из огромного разреза по пробитой груди толчками лилась кровь, а в глазах застывало неверие.

Широкая ладонь Ривендаля легла поверх черепа и закрыла искажённое лицо, блокируя связь владыки с хаосом частиц. Сотни искажений, рвавшихся к ним со всех сторон, смолкли и растаяли, будто их не было. Наступила тишина, отравленная хрипом и хлюпаньем агонии Урана — вернее, его темпоральной проекции на Планету судьбы.

— Когда я сражался с вами на пороге гибнущего дома, у меня не было глаза сайн, — тихо сказал Оберон. — Я уже отдал его сыну. Но и без него я сумел вас одолеть. А здесь, один на один и с даром Древних… брат мой, неужели ты верил, что у тебя есть шанс?

— Нет, — прохрипел Уран. — Но я… должен был… как и ты…

Оберон опустил голову, его могучий кулак сжался, копьё плавно вышло из тела, и все увидели, как растёт и удлиняется наконечник, превращаясь в карающий клинок. Человек-гора замахнулся — и выветрился, как тает тяжёлый, пугающий сон, сначала реальный, но тут же проходящий бесследно.

Одиссей стоял опустошённый и поражённый, тяжело дыша.

Он победил и остался в игре.