Страница 11 из 13
«А может?» – сама собой зарождается внутри мысль. «Может вот мой шанс сделать по-другому. Пойти тем самым другим путём, выбрать свои дороги».
Воодушевление на мгновение охватывает тебя, ты приподнимаешься со своего персонального дна…
Вспоминаешь тех, кто предал, кто обидел, кто не помог, кто бросил, и снова наполняешься тоской и унынием. И ещё глубже зарываешься в придонный ил, закрываешься скорлупой обыденности, мимикрируешь под всех.
– Э, нет, так не пойдёт, – хмурятся звёзды высоко вверху и серебряные лучики сыпятся летним дождём на тебя. Окутывают израненную душу, наполняют надеждой и верой в лучшее.
– Давай, давай, – шепчут они, упорно тянут твою безвольную тушку и уставшую душу, поднимают, вытаскивают из обыденной реальности.
– Давай, по шажочку, по маленькому. Иди, просто иди. Не думай сейчас о том, что было и что будет. Не думай, насколько ты плох или хорош. Просто иди. Надо плакать – плачь, надо грустить – грусти, но иди, – говорят звёзды.
По шажочку, про маленькому, по слезинке, по крохотной, по улыбке, по тихой, строится новая жизнь, новая реальность. Твоя личная реальность, в которой ты можешь выбирать. Себя, друзей, работу, место жизни.
Ты можешь выбрать жизнь. Свою личную жизнь по праву появления на этой земле. Уйти к звёздам никогда не поздно. Они вечны, а жизнь конечна. Просто помни, что даже звёзды на небе за тебя. И доверься их серебряным лучикам. Иди.
18, Лунный свет. Сказка дня.
– Интересно, можно ли уйти по лунной дорожке за горизонт? – рассуждала вслух девушка, сидящая на краю крыши двухэтажного дома. Весело болтая ногами в высоких ботинках со шнуровкой, она отпивала по глоточкам кофе в пластиковом стакане и смотрела куда-то вперёд. На небе царила полная луна и по ленте реки, тянущейся чуть поодаль, стелилась серебристая полоса, сотканная из лунных лучей.
– Бабушка говорила – луна навевает мороки, – продолжала разговаривать сама с собой девушка. – И те, кто верит её обману, теряет свою душу. Но всё же, если допустить на мгновение, что свет материален, куда можно уйти по лунной дорожке?
Девушка совсем ушла в себя и замолчала. По воде стелился лунный свет, где-то далеко в лесу ухал филин, шуршали в траве возле дома какие-то зверьки, в ночной тишине их было слышно очень хорошо. Ползла по земле прохлада, зябко укутывала кожу и невольно заставляла ёжиться.
Кофе горчил на языке прямо как недавний разговор. Девушка сегодня рассталась с любимым человеком, с которым планировала долгую и счастливую жизнь, семью и детей. Он тоже планировал, как бы. Но, видимо, не только с ней. Случайно услышанная фраза, встреча в неурочный час и вот, её любимый уже не только её.
В голове до сих пор звучали слова:
– Тебе жалко, что ли? Ты моя девушка, а это просто, так, прохожие.
И финальное:
– Ну, ты и эгоистка.
Девушка смотрела в ночь и грустные мысли роились в голове.
«Может и эгоистка, но делить любимого человека с кем-то… какая дурацкая, по сути, идея. Зачем мне человек-пирог – кусочек туда, кусочек сюда. Ишь ты, какой щедрый. Нет уж, пусть у меня будет маленькое пирожное, но оно будет только у меня, а не ещё у половины города».
Тихая грусть наполняла душу. Плакать уже не хотелось, слёзы с истерикой «да как он мог, сволочь такая?» были днём после выяснения обстоятельств. Разговоры с подругами будут завтра. Послезавтра девушка отнесёт свою печаль к специалисту и он поможет полноценно прожить, не расставание, нет. С ним как раз всё понятно. Скорее душу саднило от обмана, от собственной слепоты и безграничного доверия. Это-то и надо было поисцелять.
«Ну как же умело наводил тень на плетень, усыплял сомнения, накидывал мороки», – усмехнулась девушка.
Лунная дорожка стала шире, угомонились зверьки, раздалось томное мяуканье кошки. Кофе кончился. Девушка зевнула и сказала сама себе:
– Пойдём спать, Маша. Погрустила и хватит. Дала волю чувствам… Под луной хорошо грустить.
Она улыбнулась.
– Завтра будет солнце, под ним не погрустишь, дела надо делать в его свете. А луна самое то. Но хватит, хватит тратить внимание на этого, этого…
Девушка так и не нашла подходящего эпитета. Вместо продолжения фразы она аккуратно отодвинулась от края крыши, поднялась на ноги и ушла домой, аккуратно прикрыв за собой тяжёлую чердачную дверь. Вдруг кому ещё захочется разделить свою грусть с луной. Лучше так, чем запереть печаль в себе и потом уйти по лунной дорожке туда, откуда не возвращаются.
19, Солнечный луч. Сказка дня.
Зачиналось утро. Первый луч солнца пробился сквозь листву и упал на землю. Следом за ним в темноту лесной чащи соскользнул второй, третий. А потом лучи собрались и ворвались в лес все разом световым мечом, разрезающим ночную тьму, вселяя в души надежду и радость.
Цветы раскрыли лепестки-пальчики, деревья потянулись к свету, птицы завели утренние песни-приветствия. Всё живое радовалось солнцу. И ровным фоном лилась лёгкая мелодия, перескакивала звонкими капельками с листика на листик, с лепестка на лепесток, взбиралась всё выше, выше, прыгала на солнечный лучик и катилась вниз, чтобы снова начать путь наверх.
Сидящий на большой ветке Сатир, молодой, стройный, красивый, если, конечно, не обращать внимания на повышенную мохнатость, рожки на голове и копыта на ногах вместо ступней, самозабвенно рассыпал звонкие нотки через губную гармошку.
– Пиликает и пиликает, и как не надоело, – скрипучий голос откуда-то снизу сбил с толку мелодию, нотки испугались, попрятались кто куда, даже лучики приостановились на своём пути к земле. Сатир лишь рассмеялся и, отодвинув гармошку, взглянул вниз.
– Не ругайся, милая Лесовичка. Утро наступило, солнце взошло. Новый день начался. Сколько всего переделать можно. Красота! – и Сатир потянулся всем своим сильным и гибким телом.
Лесовиха, сморщенная, в каких-то лохмотьях (или то был мох лесной да листья?), больше похожая на пенёк лесной, чем на живое существо, забранилась ещё пуще. Хотя ей была приятна лесть Сатира, уже давно никто не называл её «милой» да и так ласково, «Лесовичка», тоже не звали.
«Ох, уж этот Сатир, – думает Лесовиха, – уж такой охальник, такой бездельник. День-деньской на ветке валяется да гармошку свою слюнявит».
Бранится она на молодого, красивого, неосознанно молодости его завидуя, а он только подсмеивается. Наконец кончились слова у Лесовихи, выдохлась. Да и что толку зря силы тратить, коли не отвечает, не огрызается, а только смеётся.
Спрыгнул Сатир к ней с ветки своей.
– Ты, – говорит, – бабушка, не ворчи. Лучше посмотри, какой день прекрасный, солнце светит, птицы поют, лес цветёт. Потом зима придёт, всё закроет снежным покрывалом, мы с тобой спать разбредёмся до весны. Только это потом будет. Наслаждайся тем, что здесь. А ты всё ругаешься и ворчишь, словно зима уже пришла и надо нам срочно укрытия искать.
Снова Лесовиха бранится, кулачком махоньким на Сатира замахивается:
– Хорошо тебе говорить, окаянному. Ты вон, какой молодой да здоровый. А я старая уже, скоро совсем пеньком стану неподвижным, а потом и вовсе в землю уйду трухой.
– Дак и я постарею, – отвечает Сатир. – И тоже уйду рано или поздно. Так жизнь устроена. Потому и говорю тебе: радуйся каждому дню. А не жди, когда тебя не станет. Тогда-то уже поздно будет. А старый или молодой, какая разница. Не в возрасте дело, в состоянии души. Способна ли она улыбаться утру и солнцу или совсем мхом заросла. Прощевай, бабушка Лесовичка, побегу по делам своим, пока день ясный.
И Сатир ушёл в глубь леса, насвистывая весёлую мелодию. Нотки тянулись за ним дорожкой, поглядывая на Лесовиху, которая так и стояла задумчиво.
«Мхом заросла. Хм, может он и прав. Да и не станет меня, новая Лесовиха народится. Из моего же пня и станет. Можно сказать, часть меня там будет. И то верно, что думать о том. Пойду делом займусь, пока совсем не пенёк ещё».