Аркадий Бухов

«В последнее время к нам с неба стала валиться всякая большевистская дрянь. Недавно шлепнулась сюда пролетарская балерина Айседора Дункан, а теперь такой и сякой Кольцов». Я пренебрег. Но через месяца два получаю напряженно-игривое письмо… о том, как он жаждет хотя бы дворником вернуться в Советский Союз и сделать здесь черную работу»[3].

Запись весьма показательная. Она говорит не только о стремлении писателей-эмигрантов вернуться, но и о той предвзятости (если не боязни) к общению с ними со стороны некоторых советских литераторов.

Быть может, эта дневниковая запись каким-то образом попала спустя несколько лет к следователю на стол…

Бухов все-таки вернулся на родину в 1927 году. Он печатался, наверное, во всех юмористических журналах, а тогда их выходило не менее десятка. Но наиболее полно его творчество представлял главный юмористический журнал — «Крокодил». Он выпустил несколько сборников рассказов, несколько книг антиклерикальной направленности: «Дневник Ильи Пророка» (1931), «Черное кольцо» (1931)…

Он хотел быть полезным родной стране, он писал о глупостях и недостатках, чтобы способствовать их искоренению в стране, которая строит новую жизнь. В его рассказах советского периода действительно много оптимизма и надежды, но иногда он, очевидно, затрагивал и сюжеты, к которым следовало подходить осторожнее. (В этой связи хочется привести такую историю. В 1961 году мне посчастливилось познакомиться и подружиться с одним из последних живых сатириконцев — Георгием Александровичем Ландау. Последние годы жизни — он скончался в 1974-м, — начиная с довоенных времен, он перестал писать рассказы и с успехом реализовал себя в кукольной драматургии. Я спросил его, почему за двадцать лет он не опубликовал ни одного рассказа. «Причина очень простая, — отвечал Георгий Александрович. — Когда я пишу о зайчиках и кошечках, мне не страшен ни один цензор. А когда я писал, допустим, о плохом участковом милиционере, мне приходилось начинать с того, что вот, дескать, и на солнце есть пятна… Иначе рассказ не проходил».) Видимо, Аркадий Бухов иногда забывал упомянуть, что на солнце тоже есть пятна.

К сожалению, последние годы творчества и жизни Аркадия Бухова пришлись на эпоху торжества теории положительной сатиры в литературе. Каждый юморист и тем более сатирик должен был писать с оглядкой: а не заподозрят ли его в очернительстве светлых будней строителей социализма?! Главным конфликтом в произведениях искусства становилась борьба лучшего с хорошим. И только присущее Бухову чувство меры не позволяло ему, переступая себя, добавлять и добавлять патоки в и без того чуть сладковатые сюжеты, герои которых дышат благородством и охвачены любовью к окружающему миру.

Но это его не спасло. Видимо, где-то он проявил неосторожность. А быть может, кто-то из доброжелателей — пишущей братии решил убрать конкурента со страниц сатирической печати?

Такое в России случалось нередко. Да и по сей день практикуется с успехом.

В июне 1937 года он участвовал в одном из писательских диспутов, а 7 октября 1937 года был расстрелян (разумеется, как враг народа). Эту дату приводит литературовед Л. А. Спиридонова, которая хорошо знает историю русской сатиры и юмора первой половины XX века. До обнародования этой даты в различных книгах послевоенного времени, когда имя Бухова вышло из-под запрета, я обнаружил даты совсем другие: 1938-й, 1942, 1944, 1946-й и даже 1953 г. Авторам, которые сообщали эти даты, хотелось, чтобы писатель прожил чуть дольше.

* * *

К сожалению, автобиографии как таковой Бухов не оставил, но в двух рассказах из его сборников — это, конечно же, рассказы, и в них много выдумки — содержатся кое-какие автобиографические детали, и мы их решили поместить вместо автобиографии. В них не только черточки его жизни, но и души. Веселого, милого и умного человека.

* * *

Уже давно, размышляя над судьбами русских юмористов и сатириков — кажется, вскоре после смерти Михаила Михайловича Зощенко, — я написал такой стишок:

Юмористы долго не живут,

Юмористы умирают рано:

Если не настигнет пуля уркагана,

Критика достанет кнут.

Аверченко. Петр Потемкин, Василий Князев, Саша Черный, Борис Левин, Ильф и Петров, Михаил Булгаков, Аркадий Бухов, тот же Михаил Кольцов (который был не только редактором «Правды», «Огонька» и «Крокодила», но и острым фельетонистом, мастером короткого рассказа). Зощенко…

Конечно, были и долгожители. Тэффи, например. Или Корней Иванович Чуковский. Но исключения лишь подчеркивают закономерность…

Ст. Никоненко

Аркадий Бухов

Вместо автобиографии

Канва для биографа

Около тридцати лет я дожидаюсь, что кто-нибудь напишет мою биографию. Срок, по-моему, достаточный, чтобы описать жизнь одного человека. Тем более что умелые люди ухитрялись в какие-нибудь два-три года описать жизнь и историю целых народов.

И тем не менее в печати нет даже краткой моей биографии, не говоря уже о более полной, снабженной всем тем, что для нее полагается: поясными портретами ближайших родственников, снимками дома, где я родился, где умер, и одинокой забытой могилой с небольшой группой оживленных почитателей.

Разве моя вина, что я не изобрел электрической лампочки, не выдумал особого парового штопора или первый не попытался приноровить обыкновенные кузнечные мехи к письменному прибору? Во всех этих случаях обо мне бы уже давно заговорили в журнальной смеси, и мои портреты сделались бы достоянием широких масс читателей. Умереть без биографии страшно. Правда, с готовой биографией это тоже невесело, но есть какое-то утешение, как у человека, который, забыв чемодан в гостинице, в поезде уже вспоминает, что он также забыл заплатить и за шесть недель полного пансиона.

Я сам берусь за эту задачу. Это не автобиография, потому что автор не хочет выставить себя в таком выгодном освещении, что злейшие враги его впадают в ничтожество и горько плачут о своем несправедливом отношении к нему. Это простая объективная биография, где если автор и ведет рассказ от первого лица, то только потому, что говорить о себе в третьем лице слишком скучно и обидно. Для третьего лица есть чужие люди, которых не жалко.

Я родился в небогатом семействе. Это была коренная ошибка, которую я не мог простить себе целую жизнь. Мои современники и сверстники, родившиеся в зажиточных семьях, с хорошим недвижимым имуществом, впоследствии чувствовали себя значительно лучше. Но как можно требовать хорошей коммерческой сметки от существа, которое на третий день своего появления орало и плакало от всякой причины, а на седьмой день безудержно радовалось оттого, что кто-то тыкал ему большим корявым пальцем в маленький сморщенный нос.

До четырех лет я решительно ничего о себе не помню. С чувством глухой обиды я узнал после, что это было самое заурядное прозябание, ничем не выдвинувшее меня из толпы льстецов, таскавших меня на руках, сажавших на шею и удивлявшихся тому, что в один прекрасный день я стал ходить.

Чуждый общественности, инертный ко всему тому, что тогда волновало лучших представителей литературы, науки и искусства, я целыми днями шлялся по комнатам, счастливый, если мне удавалось разбить какую-нибудь чашку, вымазать пальцы в варенье или обратить на себя внимание домашней собаки.

Это время, когда возраст обрек меня суровой бездеятельностью, я считаю темным пятном на своей жизни. Ни одного хорошего знакомства, ни одной ценной встречи.

Близкие люди отмечают только один случай известного проявления индивидуальности, когда я погнался с палкой в руках за курицей, упал и повредил себе ногу, — но это никакого отношения к избранной мной впоследствии карьере не имело.