Страница 18 из 135
— Это что, за мебель тянут?
— Погоди, не мешай… Слушаю… Ну, да, я, кажется, ничего не говорил… И ваш резкий тон и разговоры о мировом судье, мне кажется, что… Что же это за ультиматум, — а если я сейчас не могу… Я думаю… Мне кажется… По-моему… Ну, хорошо, присылайте… Дома, дома… До свидания… Что? Шестьдесят четыре? Почему так много? Ах, да, да, понимаю… Хорошо, распишусь…
— Кончил? Пошли ты их к черту… Ну, давай я буду звонить…
— Куда еще звонить?
— А столик-то…
— Пошел ты к черту со столиком… Не видел я его…
— А как же, ведь собрались уже…
— Не пойду я. тучи, дождь будет… Дерут там… Поганая котлета какая-нибудь, а как будто из золота сделана и проба наверху… Потом, что за удовольствие? Шантан, грязь, такое время и вдруг…
— Так ты уже раздумал? Жаль… А я хочу съездить… Сам говорил, что настроение такое.
— Настроение… Ты уже уезжаешь? Ну, ладно, а я работать сяду… Посидеть хочешь — пожалуйста, пожалуйста, я так это спросил… Кстати, у тебя нет пятнадцати… Нет, двенадцати рублей?.. Тридцать семь, да шестьдесят четыре, а у меня…
— У меня нет. Ей-Богу.
— Конечно, если бы тебе нужно было, так у меня бы не хватило духа, но если мне нужно…
* * *
Время — палач не только для людей. У вещей тоже есть свои морщины, лысины, седина…
Новые когда-то кресла побурели и сжали кожу, испещренную пятнами, переплеты у книг разбухли и загнулись на краях, костюмы сели и расползаются в самых неожиданных местах, а три человека, невидимые и суровые, вползли острым заржавленным клином в мою жизнь и губят лучшие минуты.
Я никогда не чувствую их ядовитого дыхания в дни, когда робкая большая бумажка беспомощно застрянет в бумажнике, готовая распылиться от холодной руки бытовых нужд. Но в те часы, когда последняя скомканная спасительница завтрашнего дня с неслышной лебединой песней покидает меня для чьих-то грязных кухонных рук, — в эти часы сразу появляются три человека и уныло напоминают о взятых мной на себя обязательствах…
Я маленький, незаметный человек: моя жизнь канет бесследно для потомства… Но если бы для меня понадобился биограф — какие деньги он заплатил бы за фотографии этих трех людей…
Как нехорошо, как опрометчиво и скорбно покупать что-нибудь в рассрочку…
Кот
У меня спокойный, уживчивый характер. Я много работаю для того, чтобы близкие не знали ни в чем нужды. Все это дает мне право требовать известного уважения ко мне и хотя бы примитивных забот. И до тех пор, пока в доме не появилось это существо с ободранной мордой, всегда выпачканное в саже и с обрезанным кем-то хвостом, мне не на что было жаловаться.
Но с момента появления на кухне Серого я почувствовал, что одному из нас придется уйти.
В первый раз я увидел его у себя на письменном столе, где он, удачно столкнув лапой чернильницу, с любопытством смотрел, как текут по свежей, еще не разрезанной книжке с авторским посвящением мне чернила.
Жена стояла около стола и с умилением смотрела на него.
— Это что? — хмуро спросил я.
— Кот, — не думая отпираться, ответила спокойно жена. — Игрун какой… Поел и играет… У ты, милый…
Мне кот не понравился сразу. Особенно система его развлечений после еды и неудачный выбор места для этого. Поэтому я сейчас же попытался уронить его в глазах восхищенной женщины.
— У него морда в царапинах…
— Побегал бы по крышам, и у тебя было бы так же…
Это была неоспоримая правда. Мои развлечения протекали в другой плоскости и не оставляли внешних знаков. Но уступать позиции мне не хотелось.
— Он в саже весь… И хвост оторван.
— Ему не на балы ходить…
— Да, но и в домашнем обиходе, ты же понимаешь…
Почему нельзя ходить запросто с отрубленным хвостом. я не знал и, боясь сбиться с правильного логического пути оклеветания грязного кота, резко замолчал, злобно поглядывая на веселое животное, и бросил на стол газету.
— Еще что-нибудь прольет.
— По-моему, кто не любит животных, — вскользь заметила жена, поглаживая Серого, — у того не может быть чуткой души… Так, кирпич вместо сердца…
— И с кирпичом люди живут, — сделал я необоснованное предположение и тоже вскользь добавил: —А вот некоторых котов хорошо бы брать за хвосты и выкидывать на улицу…
— Сначала кота выкинуть за хвост, потом и жену можно…
Это. конечно, было самоунижение, но я вообще сделал глупо, что завел вес? этот разговор. Если бы я действительно набросился бы на кота и, не дав опомниться ни жене, ни ему самому, вышвырнул его на лестницу, все бы этим окончилось…
С первого же вечера его взяли под свое покровительство, кроме жены, — мама, работница и даже квартирантка, одинокая старая дама без определенного возраста и занятий.
I
— Агаша, почему вы не дали мне сливок? Вы же знаете, что я люблю к утреннему чаю, чтобы…
— Не я, а Мария Владимировна…
— А, ну хорошо.
— Он уж ластился, ластился, оне и дали, — растроганно пояснила Агаша, — любят оне его.
— Кого они любят? — тревожно спросил я.
— Да кот выпил. Вылакал блюдце, другое налили, а потом удрал. Сейчас на дворе шляется…
— Значит, это коту отдали сливки?..
— Уж очень ластился…
Я не люблю стучать дверьми во время выхода из дома. Сегодня я это сделал.
II
— Я спать иду… А ты что, работать?
— Не хочется что-то… Второй час уж, а нужно…
— Ну, работай… Только не затворяй дверь, а то не слышно будет… Кота опять нет дома, бегает где-то. Придет. царапаться будет; Агаша спит, как бревно. Ты послушай, как замяукает — пусти…
— Отрываться от работы…
— Что же, мне не спать целую ночь? Может, на лестнице прикажете сидеть?
— Ну, хорошо, хорошо… Буду слушать, когда этот паршивый кот притащится.
Когда нить рассказа, какой я начал писать, удобно пристроившись у стола, начала раскручиваться плавно и весело и оставалось дать только неожиданную развязку, в кухонную дверь кто-то зацарапался.
У дверей на лестнице не было никого. Я немного подождал и пошел обратно совсем в ином расположении духа, чем оторвался от бумаги.
Немудрено, что веселая развязка в рассказе приняла вид горькой семейной драмы, причем героиня через четыре строчки переменила свое законное имя Евгении Петровны на Катю. Эти соответствующие обстоятельствам замечания сделал мне первый же редактор, возвращая рукопись обратно.
Оказалось, что кот спал дома под диваном. Я выяснил это около шести утра, когда мне пришлось встать из-за его назойливого мяуканья и выпускать его непременно через парадное крыльцо.
III
— Ты спишь?
— Ага… Мм… да… кх…
— Проснись, пожалуйста…
— Ага… Мм… да… кх…
— Послушай. Саша… Саша же…
— Ну, что?.. В чем дело…
— Видишь ли… Где-то кот орет… Прямо надрывается… Он. должно быть, забрался на крышу и слезть не может, еще упадет, разобьется… Нужно разбудить дворника.
— Я из-за твоего кота, голубушка, по двору голым бегать не стану.
— Значит, я должна буду бегать голая? Да? Ты так думаешь?
Что я думал, трудно было высказать в присутствии женщины, хотя и близкой.
— В общем, или ты, или я, но кота сейчас же надо достать…
— Ну, хорошо, хорошо… Я пойду.
Хорошо, что весной нет снега. Иначе было бы еще холоднее в накинутом на незастегнутую одежду пальто бегать по двору и разыскивать дворника.
— Павел!.. А Павел?.. Спит, черт!.. Павел!.. Послушайте, Павел!..
— Сейчас отворю… Кто?..
— Павел… Павел… Опять спит… Павел!..
— Сейчас… Сейчас…
Через десять минут, в течение которых над моей головой где-то на крыше действительно раздавался непрестанный, полный дикого отчаяния и суровой безнадежности кошачий вой, Павел вышел из дворницкой.