Страница 23 из 48
Он опять рвался вперед. Только вперед! Но каждая атака Пьера Соммера на мгновенье раньше предугадывалась Щетининым. И предупреждалась.
Зал ревел:
— Достань его!
— Эй, Бегемотик!
— Работай, парень!
Однако наиболее опытные зрители видели: нет, так просто этого русского не возьмешь.
— Раунд ничей, — в перерыве шепнул Борису Федор Семенович, секундант, обтирая мокрой губкой его грудь.
Борис и сам чувствовал: да, первый раунд никому не дал преимущества.
Холодные струйки с губки затекали ему под майку — это было приятно.
Федор Семенович энергично махал полотенцем, подавая воздух его усталым легким, — это тоже было приятно.
Ударил гонг.
— Главное — следи за его левой, — шепнул тренер-секундант, берясь за табурет.
Борис кивнул и встал.
Пьер Соммер сразу обрушился на него.
Борис так и предполагал. Он опять уходил, подставлял локти, перчатки и, наконец, улучив удобный момент, провел быстрый прямой вразрез.
«Ну, как? Невкусно, а?»
Пьер вроде бы поутих. Но ненадолго. Опять ринулся в атаку.
И снова лишь мгновенные нырки и уходы спасали Бориса от тяжелых стремительных кулаков.
Так прошли минуты полторы, и Борис почувствовал: Пьер Соммер уже до краев налился яростью. Дышал он тяжко, с сопеньем и хрипом; и ноги его, длинные, словно точеные, теперь уже не отплясывали тот вечный танец боксера, который и делает его быстрым и неуязвимым, готовым в любой миг и к грозной атаке, и к мгновенной защите. Нет, ноги огрузнели и двигались уже не так легко, не так стремительно.
Но Пьер все еще атаковал. Правда, бессистемно, слишком азартно, но все же — упрямо шел и шел вперед.
— Ура, Бегемотик!
— Дави!
— Крюк левой!
Медаль! Золотая медаль! Самым азартным болельщикам казалось: вот она, рядом! Еще один штурм, и Бегемотик уложит этого упрямого русского на брезент.
Но многие зрители уже замолчали. Среди французов немало истинных ценителей бокса. И они видели: нет, нынче атака у Соммера что-то не клеится.
А Борис Щетинин теперь словно дразнил его. Как мальчишку: «На, ударь, попробуй!» И Соммер снова и снова «пробовал». И безуспешно. И это вызывало в нем новые приступы ярости.
Он как бы предлагал обмен ударами. Но Борис на это не шел. Нет, Бегемотик, так будет слишком просто: я — тебя, ты — меня. Примитивно…
Так, в хмурой тишине зала, закончился второй раунд.
— Порядок, — сказал тренер, помогая Борису вынуть капу[7] изо рта. — И второй раунд — ничей. Ну, а теперь — вперед.
Борис и сам это знал.
Да, теперь — вперед. В атаку. Посмотрим, у кого сохранилось больше сил!
С ударом гонга он вскочил и стремительно пересек ринг, не давая французу покинуть свой угол.
И сразу нанес удар. Правой в голову. Отскочил и вновь — правой.
— Ого! — зал зашумел.
— Чистая работа!
Пьер, видимо, вовсе не ожидал такого. Он яростно кинулся в ответную атаку. Но нет! Теперь Борис не желал отдавать инициативу. Нет, ни за что! Он отклонился… Финт левой… И тут же правой нанес мощный удар по корпусу.
— Браво! — зал уже все понял.
Этот русский с такой трудной фамилией начисто переигрывает Бегемотика. Этот Бори́ Штетинни́ — и свежее, и быстрее. И удар его — весит! Очень даже весит!
Все было понятно. Слишком много сил растратил Пьер Соммер в бесплодных атаках первых раундов…
Пьер еще держался. Он даже пытался иногда идти на штурм. Но всем бросалось в глаза: он все время запаздывал. Удары Щетинина хоть на чуточку, но опережали его.
А в конце раунда Борис загнал француза в угол и провел два таких сильных и чистых прямых, что только необычайная стойкость помогла Пьеру Соммеру удержаться на ногах.
И вот последний раз гулко проплыл медный раскат гонга. Сейчас это был радостный, желанный звук. Все самое трудное — уже позади. Так или иначе — но позади.
Противники, вмиг утратив весь боевой задор, какие-то обмякшие, потухшие, медленно разбрелись в свои углы.
Настала та долгая, томительная пауза, которая так нервирует всех. И боксеров, и зрителей.
Кто победил?
В футболе или прыжках, в хоккее или у штангистов таких томительных минут не бывает. Если твоя команда забила три шайбы, а противник — две, ясно, кто победил.
А в боксе?
Кончается бой, и соперники зачастую не знают, кому же из них радоваться, кому горевать?
Вот соберут записки у всех пяти судей, тогда и выяснится.
А пока… Пока нервничают боксеры, горячатся болельщики, противоречивые мнения высказывают не только неискушенные зрители, но даже многоопытные комментаторы.
Борис Щетинин ненавидел эти минуты. Они были изнурительнее самого боя. Кто же? Кто?..
— Порядочек, — сказал тренер. — Бой твой…
Он стоял за канатами, в углу ринга, расшнуровывая перчатки Бориса.
Да, Борис и сам так думал. Первые два раунда не дали четкого перевеса ни ему, ни французу.
«Но третий… Третий мой. Безусловно».
И все-таки… Судьи есть судьи.
Как и многие боксеры, Борис относился к ним с опаской. Нет, он никогда не сопротивлялся решению коллегии. Не оспаривал его даже в разговорах с друзьями. И все-таки…
Он не мог забыть, как навсегда покинул ринг его друг, талантливый Игорь Вадимов. Игорю стукнуло всего двадцать четыре, когда он, раздарив дворовым мальчишкам свои боевые и тренировочные перчатки, боксерки и скакалки, сказал:
— Баста…
И больше ни разу не появился в зале.
А почему?
Из-за судей. Игорю с судьями как-то дико не везло. Три раза подряд его объявляли побежденным, хотя и сам Игорь, и болельщики считали, что все три боя он выиграл.
Вообще-то Борис Щетинин привык не очень доверять болельщикам. Те ведь оценивают на глазок. А судьи — они, как бухгалтеры: скрупулезно учитывают каждый удар, каждый промах, каждый уход, нырок, умную защиту.
Но тут… Тут в самом деле было что-то непонятное. Первые два боя Игоря Борис не видел. Но третий сам наблюдал. И мог бы дать руку на отсечение: победил Игорь. И вдруг судьи объявляют: он проиграл. Цирк тогда чуть не развалился от крика, свиста и возмущенного топота зрителей. А Игорь сказал: баста…
Черт побери! Да разве с одним Игорем было такое?!
Правда, сам Борис пока не имел оснований жаловаться на судей. Но, как юрист, привыкший к неколебимой точности законов, он особенно остро чувствовал: что-то тут неблагополучно.
Правила бокса, в общем-то, четки и точны. Но судьи ведь тоже люди. Со своими эмоциями, пристрастиями, симпатиями и антипатиями. И зачастую два вполне объективных, честных арбитра дают победу разным боксерам.
Значит, что-то тут неладно.
…Рефери дал знак. Оба боксера подошли к нему. Уже без перчаток, но с бинтами на ладонях[8]. Он взял их за руки и ждал.
Так они и стояли теперь, все трое, в центре залитого светом ринга. Справа от рефери — Пьер Соммер, слева — Борис Щетинин.
А судьи все еще не объявляли результата. Судьи — два итальянца, испанец, румын и немец — сгрудились возле столика главного судьи. О чем-то шептались. И медлили…
Борису Щетинину стало уж невмоготу. Ну! Скорей же! Скорей!
Наверно, то же чувствовал и Пьер Соммер.
Борис, чуть скосив глаза, поглядел в лицо рефери. Ну?
Иногда рефери чуточку хитрит. Он чувствует, как волнуются боксеры, стоя вот так, посреди ринга, в томительном ожидании. А ведь рефери собирал записки у боковых судей и, прежде чем передать главному, заглянул мельком в каждую. Поэтому он, рефери, заранее знает, какой результат объявят. И вот часто рефери, чтобы победитель не волновался, украдкой слегка пожимает его запястье. Как бы сигнал. Мол, не беспокойся. Все в порядке. Ты победил.
Но на этот раз бельгиец-рефери стоял с каменным лицом, и Борис не ощущал никаких пожатий.
«Вот столб-то!» — сердито подумал Борис.
…Так прошло еще и десять, и двадцать, и сорок томительных секунд…
И вдруг микрофон ожил.
Диктор кашлянул и после короткой паузы четко кинул в настороженный зал: