Страница 9 из 29
Осенью, когда Бородачи уехали в Париж, меня посетила идея: а не начать ли и в самом деле путешествие в прошлое? И представьте, к собственному моему удивлению, я его начал без всякого затруднения. Миг — и одна из плит с железным кольцом уже мирно лежит на берегу морском в уютной маленькой бухточке, где и мелкий белоснежный песок, и ласковый плеск — все-все как было в том сне.
А мои обитатели ничего и не заметили. Только один старичок, гуляя со своей старушкой по набережной, невнятно прошамкал:
— Послушай, разве не здесь лежала вчера плита? Та, в которой кольцо. Куда она подевалась?
Старушка пожала плечами:
— Скажешь тоже! Кабы лежала, тут бы и оставалась, кому она нужна!
— Твоя правда, — прошамкал старичок равнодушно.
Окрыленный удачей, я в сумерках перенес в бухту большой фонарь, выхвативший из тьмы морские брызги. Затем доставил на новое место древние стены, потом домики: один ветхий, полуразрушенный, другой целый, но пустой, и еще лачужку, где мыкались бедняки, почти нищие муж с женой.
Тут горожане встрепенулись. Господин Далор, мой мэр, пустился на поиски городского имущества. Поначалу он решил, что на плиты позарились грабители. Но плиты и прочие предметы нашлись в трехстах километрах, на побережье. Ценой немалых усилий фонарь возвратили домой. Ведь он у нас единственный и когда-то обошелся моим жителям в изрядную сумму.
Аббат Седер, мой кюре, в связи со всеми событиями утверждал, что в наказание за грех неверия, нечистая сила нас посетила по Божьему велению. Клевета! Никогда я с нечистой силой не знался! А что до греха неверия, должен признаться: мои горожане и окрестные крестьяне ходят в церковь только крестить детей, венчаться да отпевать умерших. Воскресенье мужчины проводят дома или в соседнем кабачке, позволяя женам и дочкам, если те хотят, сходить на богослужение. В наших местах полагают, что детей пеленать, стряпать, стирать, как и душу спасать — это женское дело.
Весь 1938 год, начиная с января, я воевал, и не зря (из сложных положений с честью выходя), то с кюре, то с мэром, то с обоими вместе. Наша борьба началась из-за фонаря. Вернув его обратно на берег, я затем стал переносить туда и дома́. Хотелось узнать, как обитатели отнесутся к своему новому местожительству. Две-три семьи сбежали обратно. Для них, как оказалось, огород и сад были дороже дома. Зато другие предпочли берег моря, где принялись ловить рыбу и неспеша копать новые огороды.
С этих пор мои жители разбились на два лагеря: одни, поняв мое желание, согласились следовать за мной к морю, другие по-прежнему боялись сатанинского искушения и трогаться с места не желали. Они запирали окна, двери и, перекрестясь истово, клялись выстоять против нечистого. Кюре и мэр были того же мнения, выступая против дьявольского наваждения.
И вот в феврале, в ночь с субботы на воскресенье, я решил положить конец раздорам. Взял и унес… собор к морю. Поутру кюре Седер пришел служить мессу и увидел вместо собора пустое место. Бедняга, осенив себя крестным знамением, стал стучаться во все двери, выпрашивая у горожан деньги на новый храм. К несчастью, прижимистые прихожане скупились на пожертвования. Оно и понятно, про себя каждый думал: кто знает, куда ветер подует — не отправимся ли мы вскоре к своему старому храму на берег моря вместе с домом, коровой и всем скарбом. На что нам тогда новый храм?
И кюре Седер сдался. Если Божий дом, говорил он, чудом снялся с насиженного места и улетел, значит, Бог того захотел. Услыхав смиренные слова кюре, мой мэр, господин Далор, покраснел от гнева:
— Святой отец, а как тогда чума и холера, они ведь тоже посылаются нам по воле Божьей! Так что же по-вашему их и лечить не нужно!
И все же старый кюре со всем смирился, судьбе своей покорился, и чтобы ему помочь, я на следующую же ночь и его самого перенес к собору, вместе со всем его хозяйством, экономкой и толстым мопсом.
Переселялся я понемногу, дом за домом, начиная с тех, кто победнее: им-то терять нечего. Тем временем богачи обсуждали свою будущую судьбу и их я пока не трогал.
17 июля 1938 года Бородачи, как обычно, приехали ко мне на лето и разместились в своем доме, которого никто и пальцем не тронул. Соседи принялись им рассказывать, как натерпелись за зиму. А я постарался выяснить, понравились ли Бородачам услышанные новости.
Мадам Бородач встревожилась. Перемены ее испугали. Говорю не о пейзажах. Дом ей был куда дороже. После ссоры с де Кракунясом было не так уж и важно, где проводить лето, было другое страшно: вдруг дом пострадает от переезда! Она не знала, с кем имеет дело. А дело-то имела со мной…
Месье Бородач хранил спокойствие — его ничуть не раздражали река и поле, хотя в глубине души он предпочитал море. Зато он не выносил слез, упреков и семейных сцен. Человек покладистый, благодушный, он и мужем был тихим, послушным.
А Поль сразу понял, что я с ним заодно.
30 июля часа в три ночи я простился со старушкой Луарой и окончательно перебрался к морю, прихватив пожарных и их каланчу, почту, ратушу, нотариуса, врача, аптеку, библиотеку, то есть все свои ведомства вместе с начальством. Замок де Кракуняс я оставил на месте, он мне совершенно не интересен. Я так и не знаю, что с ним сталось и осталось ли от него вообще хоть что-нибудь…
А вот домик Бородачей я перетащил, и очень бережно, совсем как в сказке — без шума и без тряски. Черепица не хрустнула, половица не скрипнула, так что все в целости и сохранности — прямо загляденье. А место для него выбрал! Самое красивое — на холмах, неподалеку от порта, возле пляжа, так что Поль, гуляя по саду, в самом деле, оказывался у моря, точь-в-точь как ему когда-то снилось.
Осталось лишь переселить богатеев. Я опасался, что они заупрямятся. И напрасно! Конечно, своей земли им было жаль — мужчины мрачно сопели, женщины ревьмя-ревели. Но похоже, горевали они ради приличия. В сундуках у них пачками лежали акции, всякие ценные бумаги — облигации, ассигнации, а кроме денег их, на деле, ничего не тревожило. Богатеи продали свои владенья на берегах Луары соседям, приобрели другие на новом месте и стали себе богатеть дальше. Уверяю вас — они и теперь знай делают деньги, и это занятие им ничуть не надоело.
Кончились наши споры и с мэром, господином Далором. Человек практичный, реалистичный и вдобавок службист отличный, мэр не захотел остаться в стороне от городских дел, и так активно стал заботиться о моем процветании на новом месте, что и думать забыл о прошлом.
Его уже с нами нет — скончался на склоне лет. С тех пор мы пережили войну, которую называют «странной», оккупацию — гнет иностранный; была у нас Четвертая республика, теперь вот Пятая… Вечным сном спят родители Поля. А наш с ним сон стал явью.
Я по-прежнему порт, и надеюсь, всегда им буду. Поль состарился, вышел на пенсию, оставил Париж и переселился ко мне в свой дом у моря. Мы оба не нарадуемся волнам, прибегающим издалека к нашему порогу, ракушкам, камешкам на песке и, конечно, друг другом…
СЕСТРИЧКА-НЕВЕЛИЧКА
под ред. Г. Юрмина
1. КЛОД, НЕ ТАКОЙ КАК БРАТЬЯ
Жил-был когда-то во Франции король, которого звали… Впрочем, стоп. Поскольку это единственный король в этой истории, совсем не обязательно придумывать ему имя. Пусть будет просто «король».
У короля была жена-королева, которую звали… Впрочем, королева так быстро исчезнет с этих страниц, что мне совсем не хочется придумывать ей имя. Давайте будем называть ее просто «королева».
У короля и королевы было три сына. Вот с ними-то нам предстоит встречаться довольно часто, и хорошо было бы поскорее придумать им имена. Итак, старшему из братьев — принцу Дезире[3], было десять с половиной лет. Среднему, принцу Фортюне[4], только-только исполнилось девять, а младшему, Констану[5], — всего семь. Это были храбрые, упрямые и задиристые сорванцы, но в общем-то — милые, ласковые и послушные ребята. Правда, был у них один недостаток — все трое признавали только мальчишек, а всех девчонок презирали.
3
Дезире — по-французски означает «Желанный».
4
Фортюне — «Счастливчик».
5
Констан — «Постоянный» /прим. перев./.