Семь плюс семь

В следующее воскресенье он облачился в свой лучший фрак, некогда уже сослуживший ему добрую службу, а она надела свое не менее заслуженное белое подвенечное платье, и они вместе отправились в церковь.

Только собрались войти, подходит к ним человек и спрашивает невесту:

— Ты что же, не узнаешь меня?

— Нет, сударь. Кто вы такой?

— Посмотри хорошенько, я же твой с…

Он тоже выговорил только первую букву.

— Сородич? Сосед?

— Нет!

— Свекор? Свояк?

— Не совсем так.

— Судья? Кто ж ты, эдакий сундук?

— Окстись, я родной твой супруг.

Марот пригляделась повнимательнее: и впрямь — родной муж! Его не убили, его полонили, теперь отпустили.

— Ты же видишь, живой. Идем-ка домой!

— Я обижен судьбой! С этой свадьбой второй разорился вконец, — возопил тут вдовец, — разослал приглашения, заказал обед!

— Дело поправимое, — сказал муж. — Отобедаем все вместе.

Так они и сделали. Но Марот была недовольна.

Вот оно значит как, подумала она. Мужики меж собой столковались. Моего мнения не спросили. Моими желаниями не поинтересовались. Им одним, что ли, позволено своевольничать? То он себе жил, то в могилу полез, то вдруг взял да воскрес, и все без спросу! Больше так не будет! С сегодняшнего дня я сама себе голова! Что захочу, то и буду делать!

С этого дня Марот стала все делать наоборот.

Старые сказочники уверяют, будто переменилась она не враз, а постепенно, ворча да привередничая. Ну, мне-то откуда об этом знать? Я знаком с нею не был.

Так или иначе, но с того самого дня она только и делала, что словами, делами и даже мыслями перечила своему муженьку. Он говорил белое, она — черное. Он — черное, в ответ слышал — белое. Он утверждал — красное, она — зеленое. А скажет он — голубой, думаете, она ответит — желтый или розовый? Оранжевый — вот, что она скажет. Всегда все поперек.

Ладно бы о пустяках спорила, а то ведь и в самом главном не уступала! Он просит тушеного, подает печеное. Он — мяса, она — рыбу. Просит рубашку, она сапоги швыряет. Ему бы винца, она водой угощает.

В один прекрасный день он не выдержал. Проснулся рано утром и говорит:

— Спи, спи! А мне вставать пора.

Марот немедленно выскочила из постели.

— Чего вскочила? Ложись-ка опять!

Марот стала платье надевать быстро-быстро.

— Посиди, а я пойду погулять.

Он — за дверь, она — за ним. Так друг за другом и дошли они до Зияющей Бездны. До той самой Бездны, черной, беззвездной, у которой дно искать бесполезно, потому что она бесу любезна: в ней серный смрад тех подземных врат, что ведут прямо в ад.

Муж остановился на самом краю и говорит:

— А ты не подходи! Стой за моей спиной!

Марот тут же шагнула вперед и встала рядом с мужем. Он притворился, что рассердился.

— Я же сказал тебе — стой сзади!

— Почему?

— Потому, что я так велю!

— А я не хочу!

— Стой, не двигайся!

— А если мне хочется?

— Не смей!

— Да почему?

— Потому что я приказываю!

— Смотри какой приказчик нашелся!

Сделала шаг и, — господи, прости ее грешную, — ухнула в Зияющую Бездну! А мужу только того и надо. У него от радости внутри аж все взыграло. Засвистал песенку — домой вернулся весело.

Проходит день, другой, в доме — покой. Прошла неделя, стала чувствоваться потеря. Комната не метена, зато все запасы подчистую, в буфете пусто, зато грязной посуды густо. Две недели миновали, еще стало хуже. А к концу месяца можно было с тоски повеситься: белье лежит нестираное, носки в дырах и дырочках, на куртке ни пуговицы, прореха на заднице, уже дом не дом, сплошной содом.

Сел крестьянин и задумался:

«Я, пожалуй, хватил чересчур. Не такая уж она вредная, а, пожалуй, даже полезная. И совсем не сварливая. Зато можно сказать красивая. Если она жива еще, пойду и вытащу ее».

Взял муж длинную-предлинную веревку и отправился к Зияющей Бездне. Один конец забросил в Бездну, другой конец в руке крепко держит, да как гаркнет:

— Старушка! Эге-гей! Хватайся скорей! Я тебя вытащу!

Считаете, опять хитрит? А я думаю, нет. Но, конечно, если Марот по-прежнему делает все наоборот, то она за веревку не ухватится… Однако веревка дернулась, натянулась, аж зазвенела. Значит, все в порядке, тяни себе смело. Он и распорядился:

— Держись хорошенько!

Тянул — тянул, тянул — тянул — вытянул наконец. А вот кого? Ни за что не догадаетесь. Не жену, а молоденького бесенка с седой шерсткой и волосенками. Только выбрался бесенок из Бездны, ножкой вежливо шаркнул, лапку мужичку кротко протянул и радостно затянул:

— Не знаю как и благодарить тебя, что вытащил меня из этого ада! Месяц назад упала к нам ба́бища, настоящее чудище, всех допекла, замучила, все перебаламутила. Был я совсем зелененький, а стал бел как мел. Сам видишь.

— Вот черт! — воскликнул крестьянин. — Есть о чем призадуматься. А я пришел эту бабищу назад вытащить. Потому как она мне жена.

— Жена? И тебе такая нужна? — ужаснулся бесенок.

— Конечно, нужна. Сам посуди: уборка, стирка, глажка, кормежка. А кому штопать дырки? Кому мыть плошки?

— Заклинаю тебя земным и подземным! — взмолился бесенок. — Не делай глупостей. Куда попала, пусть там и сидит, пока не пропала. Если она вылезет, мне несдобровать. А за то, что ты меня освободил, я сослужу тебе службу: сделаю тебя богачом. Не то что она, никто другой больше тебе не понадобится.

— Ну что же, это нам гоже! — согласился крестьянин.

И повел в дом бесенка-седовласа. А этот бес был совсем не балбес, он мог натворить много разных чудес. Сказал он «раз!» — дом от грязи спас. Сосчитал: «два!» — готова еда. Молвил словечко — истоплена печка. Прочел стишки — заштопаны носки, штаны залатаны, башмаки починены. Песенку спел, дом заблестел. Заклинание произнес — как из-под земли стол и поднос с разными кушаньями. Сели они с крестьянином, кофейку попили, глядь, а стол опять под землю ушел.

— Ну давай займемся делом, — предложил бес. — Дочку старосты знаешь?

— Знаю.

— Красивая, а?

— Очень!

— И богатая, да?

— Что и говорить.

— Вот и женись на ней.

— Я разве против? Только невозможно это…

— Еще как возможно! Я в нее вселюсь, она и занедужит. Станут звать лекаря, аптекаря, священника, волшебника, костоправа, пастора, народу много разного для труда напрасного. Исцелить ее никто не сможет. А ты придешь, ее вылечишь и на ней женишься.

— Как же я ее вылечу?

— Скажешь два словечка: «Вон, Бельфегон!» Я и выйду.

— Ладно, договорились.

На другой день разнеслась по деревне весть, будто дочка старосты всерьез занемогла. Не ест, не пьет, ногами бьет, визжит, брыкается, скверно ругается.

Пригласили к ней лекаря, аптекаря, священника, волшебника, костоправа, пастора, народу много разного для труда напрасного. Судят они, рядят, исцелить не могут. Тогда приходит к старосте крестьянин и говорит:

— В твою дочку вселился бес, а я его припугну, чтобы больше не лез.

Глаза у старосты на лоб выкатились.

— Это с каких же пор ты против бесов стал горазд?

— Никогда с ними дела не имел, а этого выгоню.

— А что за это возьмешь?

— Вылечу твою дочь и возьму ее за себя.

— А ты парень не промах! — покачал головой староста. — Ну, да будь по-твоему: лечи и женись. А не выполнишь обещания, ждет тебя наказание.

Завели крестьянина в комнату, а там два здоровенных детины еле-еле дочку старосты в кресле удерживают. Увидев мужичка, она такими словами его приветила, что и повторить неудобно. Да разве у молодца от такой малости поубавится храбрости?

— Вон, Бельфегон! — приказывает он.

Девица как вскрикнет, тут у нее изо рта вылетело что-то мохнатое, волосатое, седоватое, что-то ворсистое, бархатистое, тума́нистое, что-то верткое, что-то круткое, что-то прыткое. Метнулось вверх, вбок и в открытое окно — порх!

Дочка старосты враз поправилась. Была она красавицей, милой, славной, благонравной, избавителю благодарной. Крестьянин женился на ней и стал одним из богатейших людей в своей округе.