Страница 5 из 58
Николе не ответил, он косился на Трюма, который стоял в стороне от освещенной софитами площадки вместе с другими простолюдинами и что-то им говорил. При этом он оскорбительно тыкал пальцем в двоих аристократов на переднем плане и то и дело гоготал.
Режиссер с помоста кричал в громкоговоритель:
— Принц, подвиньтесь вправо, вы загораживаете королеву-мать! Да, еще… вот так хорошо. А вы, лапонька, наклоните немного головку… Только не надо таких гримас. Я сказал — легкая улыбка, нежная, но пристойная. Вы ведь вдова, не забывайте… Эй! Стойте-ка! Высокий лакей справа, сдвиньте каблуки… А теперь внимание! Приступаем к съемкам.
— Снимаем… снимаем…
На самом деле никто еще не снимал, это было что-то вроде генеральной репетиции. Юный принц вошел в роль. Королевы улыбались как надо: печально и благосклонно. Фернандо декламировал, время от времени умолкая, будто выслушивая ответ собеседника:
— Подходит вчера после ужина этот балбес Ларидон, мой земляк,
И говорит мне: «Пошли к Анаиске в столовку», ну так, мол, и так…
Пауза, и Николе, раздраженно, сквозь зубы:
— Меня уже воротит от этой скотины Трюма и его шайки. Добром это не кончится…
Он выразительно погрозил кулаком, а Фернандо продолжил:
— Выпьем по рюмочке. — Я бы и рад, — говорю, — отчего бы и нет,
Только вот я не одет…
Фернандо произносил один из своих любимых монологов, который публике всегда нравился… Однако по привычке сопровождал свои слова отнюдь не дворянской мимикой. И не успел Николе, в очередной паузе, еще раз излить свою желчь на ничтожного Трюма, как из громкоговорителя раздался вопль режиссера:
— Что это за постная рожа на переднем плане! Ни черта себе дворянин! Какой-то клоун на похоронах своей женушки… Побольше благородства!
Но Фернандо и Николе пропустили мимо ушей замечание режиссера; каждый был уверен, что оно предназначается другому. Фернандо продолжал монолог влюбленного вельможи, томно помахивая руками. Режиссер отчаянно взревел:
— Опять он за свое! Господи! Он все испортит! Придурок, идиот… Да возьмите же вы себя в руки! Вы же вельможа! Руку на шпагу! Приосаньтесь!
Фернандо понял наконец, что его небрежная манера приводит режиссера в ярость. И хотя в душе был не согласен с его замечаниями, постарался следовать им и вести себя естественно. Инцидент был исчерпан, но реальность просто так не изменишь. Несмотря на роскошь и благоденствие королевского двора, кругом бушевали пагубные страсти.
В полдень все статисты, переодевшись в свою одежду, собрались во дворе киностудии. Социальное неравенство тут же пропало. Дворяне братались с простолюдинами и лакеями. Николе говорил Фернандо, что с удовольствием поел бы солянки с сосисками. В нескольких шагах от него Трюм рассказывал о ресторане, где можно отлично пообедать за четыре или четыре с половиной франка. Режиссер открыл маленькую дверцу в воротах, выпустил всех по одному и каждому выдал талончик, по которому в половине второго впускали обратно.
Трюм пошел прямиком в хваленый ресторанчик. Следом за ним увязались еще несколько человек, в том числе высокородный коммунист, у которого из-под плохо застегнутой куртки торчал зеленый камзол.
— С виду ресторан так себе, но вы увидите, как там вкусно готовят! — говорил Трюм.
Заведение и впрямь было не ахти. Воняло прогорклым жиром и общественным туалетом. За мраморным столиком Трюм узнал человека с козлиной бородкой, которого режиссер несколько часов назад прогнал со съемочной площадки. Трюм сел напротив и указал спутникам на два соседних столика. Человек с бородкой был явно не в духе. Он спросил:
— Так что за чушь они в конце концов снимают?
— Вроде бы исторический фильм: две королевы — молодая и старая, герой-любовник и народ — для массовки. Еще есть дворяне, но какие! Увидишь — обхохочешься.
Человек с бородкой злорадно хихикнул. Трюм заказал бифштекс, литр вина и продолжил:
— Вечно одно и то же. Вместо того чтобы пригласить опытных профессионалов, они набирают кого попало. Вот мы и увидели утром, что из этого получается. Меня просто взбесил тот болван с белой перевязью — стоит перед камерой и не знает, куда руки-ноги девать. Так и хотелось сказать режиссеру: «Дайте его костюм мне — я покажу, как надо играть».
Человек с бородкой внимательно посмотрел на Трюма и покачал головой:
— Ты, конечно, профессионал, ничего не скажешь. Но дворянин из тебя никакой.
— Верно, — поддакнул коммунист за соседним столиком. — Принцесса от одного вида твоей рожи сбежала бы из тронного зала.
Уязвленный Трюм изо всех сил попытался скрыть обиду и с натянутой улыбкой сказал:
— Ну да, я не красавец. Но дело-то не в этом, а в ремесле. Мне в сто раз больше нравится играть простолюдина, чем дворянина, — по крайней мере, не выглядишь как на маскараде.
Аристократу подали фрикасе из кролика в белом вине, он повязал себе салфетку, чтобы не запачкать соусом зеленый камзол. И прежде чем взяться за еду, презрительно бросил:
— Честно говоря, на простолюдина ты тоже не тянешь.
— Это почему же? — взвился Трюм. — Может, у меня нет такого толстого пуза, как у тебя, зато я колоритный.
Человек с бородкой щелкнул пальцами и со знанием дела подтвердил:
— Он прав. Этого у него не отнять. А что нужно для роли простолюдина? Колорит!
— Вот-вот, колорит, — повторил Трюм. — Потому-то я и говорю, что никто из сегодняшних статистов не может сыграть так, как я. Даже вон тот аристократ, который сидит и жует свою крольчатину, человека из народа нипочем бы не сыграл!
Дворянин-коммунист гневно отодвинул тарелку и возмущенно грохнул кулаком по столу: его, коммуниста, исключили из народа!
— Если здесь кто-то имеет право называть себя человеком из народа, то только я. Можешь заткнуться со своим колоритом!
— Ты ничего не понимаешь, — ответил Трюм. — Талдычишь, сам не знаешь что. Какой ты народ?
Они начали кричать, потом ругаться, и только благодаря решительному вмешательству хозяина не случилась драка. В итоге дворянин покинул заведение, обозвав Трюма бездарью и пообещав намылить ему шею в студии.
На пылающем закатном небе сквозь пожелтевшую листву проглядывали голубые купола холмов; внизу, в разрисованной ручейком долине, жила своей жизнью деревня с соломенными и красными черепичными крышами домов; а еще дальше, в золотистом свете раннего утра, вонзился в облака шпиль средневекового монастыря. Трюм со скоростью ветра бежал по лабиринту декораций, спасаясь от гнева коммуниста благородных кровей, который подловил его в пустынном уголке студии. Он успел улизнуть и теперь метался среди картонных домов и прочей исторической бутафории, пытаясь пробиться к товарищам. Коммунист бежал за ним по пятам; он взмок, запыхался, кряхтел, но уступать не собирался; иногда на секунду он замирал на месте, чтобы перевести дух. Трюм тоже останавливался и слышал, как дворянин у него за спиной угрожающе пыхтит:
— Подожди у меня, я тебе покажу, кто из нас человек из народа, подожди…
Хотя Трюм часто бывал на студии, ориентировался он плохо — декорации постоянно менялись.
«Должен же я встретить кого-то из статистов, ведь они сейчас не снимаются, — думал он. — Где народ…»
Аристократ сопел почти рядом:
— Я тебе задам такую трепку! Только попадись!
Трюм в третий раз пробегал по одному и тому же кругу, как вдруг заметил по левую руку проход, в конце которого мельтешили статисты. С разбега Трюм не успел нырнуть в спасительную дыру и помчался дальше с криком:
— Народ, ко мне, на помощь!
— Я сейчас тебе покажу народ! — усмехнулся коммунист.
Трюм чувствовал, что слабеет. И когда противник остановился передохнуть, сделал отчаянный рывок и подумал: «После поворота спрячусь между холстами».
Распаленный коммунист понял, что отстает, и припустился бежать еще быстрее. Трюм слышал его проклятия, у него звенело в ушах, но страх прибавлял энергии. На перекрестке беглец скользнул за рамы с размалеванными полотнами и на цыпочках стал продвигаться между бутафорскими завалами. В конце концов, выбившись из сил, он приткнулся между холстом и комодом в стиле Людовика XV. Где-то совсем близко разговаривали, но прислушаться он уже не мог.