Божьи безумцы

В сей день, во вторник,

16 числа, того же месяца и года,

в вечерний час.

На первой части рукописи, доверенной тайнику,

сверху лежал листок плохой бумаги, исписанный

неумелой рукой, крупными каракулями. Вот что гласила

записка, в коей не были соблюдены ни правила правописания,

ни знаки препинания.

Тревога и страх не дают мне покоя, вот я и пошла к твоему старому дому, хотела немножко помолиться в каменных его развалинах. Что ж поделаешь, бедный мой Самуил, может, и верно, что я не такой крепкой породы, как ты, но, право, не могу я больше жить, не видя тебя, меня наша разлука даже от господа отдаляет. Тебе то легко говорить: «Прощай!», а я не могу.

У нас здесь люди говорят, что какой-то старик прасол (он родом из Брану), а с ним батрак господ Массеваков, да еще гончар из Женолака (наверно, твой забияка Жуани, он, понятно, не пропустит этакого удобного случая подраться, недаром в драгунах служил) и еще другие, исполнившись духа свята, бросили клич и собирают парод меж двух речек Гардон и объясняют народу повеление господне взяться за оружие и восстать против гонителей.{44} И мне на ум пришло, что и ты сними пойдешь, ты ведь всегда такой горячий, Шабруле ты мой дорогой! Ну, вот уж я просто ума решилась! Ты не думай, я не против, я хорошо знала, что в один прекрасный день вспыхнет огонь… но все ж таки!.. Смело поднялись, а чем все кончится? Лишь бы не обернулось так, как в Виварэ! Вот чего я боюсь, и главное за тебя очень страшно, ведь мы с тобой совсем и не пожили еще на свете… Я так смело с тобой на бумаге разговариваю, ничего не таю, ведь я же хорошо знаю, что ты моего письма никогда не увидишь. Одному богу ведомо, как я о тебе тоскую… Господи, как хочется мне следовать за вашим отрядом, хотя бы для того, чтобы стать перед вами на колени на вечернем привале и омыть ноги ваши…

Часть ВТОРАЯ

Они поступили как дикие звери, но ведь у них отняли жен и детей; они растерзали своих гонителей, преследовавших их. ВОЛЬТЕР

Из Пустыни.

Последний день августа 1702 года.

Дорогая матушка!

Пользуюсь случаем, что сын возчика Старичины поведет своих мулов через перевал, и шлю с ним свое послание. Хочу сообщить вам добрую весть: в Пустыне я среди соратников встретил нашего Теодора. Не тревожьтесь, старший сын ваш здоров и полон сил. Брат и сам написал бы вам, но поручил мне сделать это, говоря, что он лучше владеет саблей, нежели пером. И верно, за четыре года он стал настоящим мужчиной, могу поручиться! Он рассказал мне, как ему удалось нынешней весной бежать из Орлеанского драгунского полка и увести с собой еще несколько человек из наших горцев, как они шли днем и ночью и наконец укрылись в лесах Лозера. Бежало их человек десять-двенадцать, спасаясь от подневольной королевской службы за рубежами страны, ибо желали они служить богу у себя на родине. Есть среди нас также рекруты, не явившиеся в назначенный срок, другие же ушли в горы, потому что их искали, хотели схватить за участие в молитвенных сходах гугенотов. Все вместе мы шли по горным тропинкам и каштановым рощам. Но вы, матушка, пе бойтесь, мы никого не грабили, ведь мы воины господни!

Мы повинуемся нашим пророкам, вещающим нам повеления духа святого. У нас еще очень мало ружей, зато мы умеем насадить косу на древко острием вверх, орудуем пращами, подобно царю Давиду, хватаемся за вилы.

«Вы изгнанники. Если суждена вам смерть, то лучше умереть с оружием в руках, восстанавливая свои храмы!{45} Отважные, за вами последуют! Преследуемые, вы соберете новых воинов. Ружья отбирайте у священников или берите у солдат, убитых вами».

Таковы собственные слова нашего храброго Лапорта, кузнеца из Брану. Он рассчитывает, что нас будет гораздо больше, когда закончится сбор винограда.

Мы ночуем в овчарнях, высоко в горах, под самым небом. Пастухи охраняют нас. Два раза в день, а иногда и чаще, мы собираемся для молитвы, в полный голос поем псалмы и молимся с открытой душой. И нам так хорошо! Нет никаких преград меж нами и богом; на земле под звездной кровлей мы живем в его доме.

Не беспокойтесь, матушка, за сыновей своих, ибо нас хранит всевышний, вознесите благодарение господу за то, что он возвратил нам Теодора.

С любовью и почтением ваши дети во Христе

Теодор и Самуил.

Прошу вас прочесть написанное здесь тем, кто любит нас, удостоверясь, однако, что письмо не попадет во вражеские руки.

На обороте листа милым неуклюжим

почерком Финетты написано

Заучила твое письмо, Самуил, наизусть, но не могу решиться уничтожить листок, как то считает нужным сделать твоя мать. И хотя я знаю, что никогда больше не увижу эти строки, первые со дня твоего ухода в горы, мне легче спрятать письмо в тайник, о котором знаем лишь мы двое.

Боже великий, храни воинов твоих!

Начато в лагере воинов божьих

нынче, 3 сентября, в воскресенье,

после утренней молитвы.

Дух господень повелел мне описать чудеса, творящиеся в Пустыне, а тут как раз сунули мне в руки стопу бумаги. Горластый, принесший письмо нашему Гедеону, где-то раздобыл эту бумагу и нарочно для меня принес ее сюда, словно для того, чтобы я мог выполнить веление свыше.

Вот уже много дней и ночей следуем мы за кузнецом из Брану, внимаем боговдохновенным пророчествам Авраама Мазеля, шерстобита, и Соломона Кудерка, земледельца. Мы молимся и снова идем, поем духовные гимны и идем неустанно, всегда устремляемся мы по стопам господа.

Мы проходим по дубовым, по каштановым лесам, по сосновому бору, проходим через буковые рощи, где гудят пчелы, пересекаем ольховые заросли, перепрыгиваем через осыпи, поднимаемся к небу по гранитным ступеням Лозера, внезапно останавливаемся по знаку пророков.

Их устами дух святой возвещает нам, что настал час, когда чада господни восстают против своих мучителей.

И вот весь наш отряд падает на колени.

— Господи! Открой нам волю твою, скажи, что нам свершить ради славы твоей…

Устами Авраама и Соломона дух святой повелевает расставить дозорных и созвать людей для совместного моления или приказывает нам перейти в другие места.

Пастухи оповещают добрых людей в селениях, хуторах, фермах, и они толпами стекаются на наши молитвенные сходы и приносят нам баклаги с бобовой или чечевичной похлебкой. Мы поем, молимся, едим, затем идем дальше и поем во все горло, поднимая к солнцу голову, тогда как отцы наши клонили ее к земле, как быки под ярмом на пашне; мы громко кричим то, о чем они говорили только шепотом, весело смеемся, когда наши люди сообщают нам, что как только эхо донесет наши голоса до католиков — сразу пустеют их церковные дома и монастыри; мы все идем, идем вперед и еще громче затягиваем песни, изгоняющие капелланов. Мы идем по тропинкам, заросшим кое-где кустарником, и речка Гардона для нас — Иордан, наши Севенны — богоданная Палестина, а дядюшка Лапорт из Брану, с косматой его бородой и ручищами молотобойца, — это новый Гедеон, предводитель библейских воинов. Так идем мы до темноты, а к ночи «сделали себе от мадианитян ущелья в горах, и пещеры, и укрепления» и сладко спим, охраняемые пастухами, распростершись на земле и обратив лицо свое к звездам.

В то же воскресенье, ночью,

после вечернего схода.