Страница 37 из 166
И какое дело, что лекции Фабра совершенно безупречны? Что его беседы с кафедры и книги подлинно целомудренны и чисты, даже если в них речь идет о сюжетах, представляющихся кому-то скользкими! Что в его описании процессы живой природы неизменно исполнены света, хотя определения точны и лишены церемонного камуфляжа!
Фабр объявлен опасным ниспровергателем основ.
Католическая партия, столь могущественная в городе, который был когда-то столицей католической церкви, местом пребывания пап, довела протесты до трибуны сената. Женские курсы перестали быть частным вопросом. Именно на них скрестились мечи борющихся сторон. Победили церковники. Курсы решено закрыть. Дюрюи смещен.
И тотчас владелицы дома по улице Красильщиков потребовали, чтобы Фабры съехали с квартиры. Формального договора у жильца не было, он никак не ожидал подобного вероломства. А «погрязшие в ханжестве» (так характеризовал их Фабр) хозяйки, к тому же перепуганные проповедником, уже обратились к властям. Явился судебный исполнитель с гербовой бумагой — приговором о выселении. Как быть?
Фабр смолоду помнил десятки басен Лафонтена, в том числе басню о зайце, который испугался тени своих ушей. «Что, если злые языки объявят вдруг рогами уши? Как тогда? Рогатость ведь теперь считается опасной… Прощай, соседушка, кузнечик, я бежать решил». Напрасно кузнечик успокаивает зайца. «И полно, друг, не так мы бестолковы! Откуда у тебя рога возьмутся? Каждый видит: уши!» Но заяц твердит одно: «И что ж, что уши? Рогами их назвать совсем не трудно…» Кузнечик, разумеется, прав, думает Фабр, но и заяц не ошибается. «Когда вас по пятам преследует злословье, вернее — уходить». Горький вывод человека, знающего, что правота здесь бессильна.
Фабры стали укладывать вещи. Однако найти новое жилье в Авиньоне немыслимо. «Вы хороши, но вас прогнали, и я — я с вами больше не знаком…» Никто не пустит к себе такого квартиранта, да еще с больной женой и пятью детьми. Антония, Аглая, Клер, Эмиль и Жюль пусть не мал мала меньше, но все же дети. Средства истрачены на лечение Мари-Сезарин. В доме ни гроша.
А тут приближается зима, со дня на день стукнут холода.
Святоши выбрали момент, когда нанести удар!
И, как всегда, большие горести обрастали малыми. Вокруг главной раны — болезненные царапины и ссадины. Подумать только о растениях, которые прижились в саду! Как их бросить? А Желтки? Много лет назад подобранный голодный котенок, не рыжий, а именно желтый, похожий на ягуара, положил начало целой линии, сохранявшей главную примету родоначальницы. Просто невозможно представить себе дом без Желтков! Когда последнего, младшего подарили знакомым, тот сбежал от них, пересек город и вернулся к хозяевам…
Но сейчас приходится спасать не кошек. Добыть денег и бежать. И видеть никого не хочется! Уже не раз шарахались от него знакомые. Как будто о них писал Беранже: «От вас отречься я обязан, хоть вас любил и уважал; я не хочу быть так наказан, как вас патрон наш наказал…»
Фабр попытался получить кафедру в каком-нибудь провинциальном университете — отовсюду отвечают, что его кандидатура неприемлема.
Круг сужался. На всем свете был один человек, к помощи которого можно прибегнуть, не унижая себя, — Милль. Но он вызван в парламент и вернется из Лондона не скоро.
Фабр отправил ему письмо и стал ждать ответа. Время тянулось нестерпимо и вместе с тем летело. Вот-вот вторично постучит в дверь судебный исполнитель, чтоб выбросить на улицу бывшего преподавателя лицея и бывшего лектора курсов со всеми его домочадцами и Желтками.
В эти невеселые дни Фабра навестила мать одной из слушательниц женских курсов, она принесла ему каминные часы на подставке из полированного черного мрамора.
— Ваши ученицы всегда будут помнить замечательные лекции в Сен-Марциале, — говорила пришедшая.
Фабр хмурится и шутит, чтоб скрыть волнение: теперь, когда у него появились дорогие вещи, осталось только раздобыть камин, на который можно такие часы поставить.
Гостья сконфужена: жена одного из влиятельных граждан, она не в силах помочь, клерикалы никого не милуют…
Ответ от Милля пришел с обратной почтой. В конверте лежало короткое письмо и чек на три тысячи франков.
Едва получив возможность сняться с места, Фабр со старой утварью и великолепными новыми часами переехал в Оранж. Первые дни прошли в полном отчуждении. «С квартиры выгнан, по полям скитаюсь я, связав пожитки…» — бормочет Фабр.
И тут скоро выяснилось, что на окраине луга, сплошь зарастающего летом дикими травами, сдается дом. В одну сторону открывались поля, в другую — фронтон античного театра в Оранже, голубые сериньянские холмы, серебряная голова Ванту. От калитки до самой двери дома ведет традиционная платановая аллея. Живой, зеленый готический свод напоминает уголок Авиньона, где стоит дом Милля. Неожиданно хорошо!
Некоторое время Фабр дважды в неделю ездит в Авиньон: ведь он остался хранителем музея Рекияна. После 1871 года — новая волна реакции, и муниципальные власти изгоняют Фабра из музея.
Все было подготовлено втихомолку и проведено крайне грубо и глупо. Но до чего же тяжко рвать последнюю нить, расставаться с трудами Рекияна, с гербариями и рукописями Милля и собственными: ведь они вместе готовили каталог флоры Воклюза. Что станет теперь с редким и таким непрочным научным богатством? В чьи руки оно попадет? Да разве подобные вещи тревожат служак из муниципалитета?
Совсем свободен или отлучен от всего? К чему обманываться? В Оранже он еще более нищий, чем двадцать лет назад, приехав в Авиньон. У него крупный долг, на руках большая семья, с книгами в Париже неизвестно что, ализариновый мираж рассеян, давние планы и надежды рухнули.
Да, в Оранж они выброшены, как потерпевшие кораблекрушение.
Но так ли все безнадежно и беспросветно?
Пусть улетела Синяя птица, она оставила в руках Фабра перо. Пусть отобрана кафедра, с домашней рухлядью на новое место привезен крохотный — размером в носовой платок — письменный стол. Он-то и станет отныне его педагогической трибуной, его форумом просветителя.
В Париже после беседы с Дюрюи он успел поговорить с молодым издателем, который верил в его литературный талант.
— Издательство готово опубликовать любое пособие, любой учебник, любую книгу, вышедшие из-под вашего пера! — сказал тогда Шарль Делаграв.
И они думают, лишив его кафедры, заткнуть ему рот?! Ну, нет, он продолжит беседу с молодежью, ищущей знаний.
Он вложит в ее руки книгу.
До всего дойдя сам, он знает, как взбираться на крутые склоны трудных проблем, умеет будить мысль. Он на себе испытал, что значит сухой, безжизненный, набивающий оскомину учебник. Он не забыл руководств по грамматике, которые изнуряют память, в зародыше убивают способность видеть и думать. Он без колебаний подписался бы под убийственно резкими, но неопровержимо верными строками другого мыслителя, из другой страны: «Учебная книга не роман, и если дурно составлена, то делает вреда не меньше чумы или холеры».
Школьнику нужны иные книги. Фабр, испробовав себя на этом поприще, знает: здесь его силы найдут применение.
В Авиньоне молодой Жан-Анри-Казимир Фабр, сын нищего руэргского горца, самостоятельно овладел многими дисциплинами и добился полудюжины ученых степеней. Проведя в Оранже неполных десять лет, Фабр написал и обнародовал целую библиотеку: книги для детей, юношества, взрослых.
Еще между 1862 и 1865 годами вышли «Основы науки», «Агрономическая химия», «Физика», «Книга о земле», «Небо». За ними «История полена» — о жизни растений, серия пособий по химии и физике, далее «Книга об истории. Научные беседы дяди Поля с его племянником».
Но это было только начало.
В 1870 году, например, увидели свет «Органическая химия», «Новая арифметика, рассчитанная на все учреждения народного образования с приложением 1880 задач и упражнений» (позже вышли такие пособия по геометрии, алгебре, тригонометрии), «Курс элементарной физики», «Вредители. Рассказы дяди Поля о насекомых, вредящих в сельском хозяйстве».