Сирена

– Для нас, которые, здесь, – подхватил серый человек.

– Это – черномазый Мустафа, что ли?

– О, не пренебрегайте им, господин барон! Он тоже очень дельный и ловкий; я вам рекомендую его, а вы, в свою очередь, замолвите словечко у тех, которые послали вас.

– Да меня никто не посылал, – возразил серому человеку Кирш, – я совершенно случайно... – и он остановился.

Дело было в том, что он дал положительное обещание маркизу де Трамвилю ничего не рассказывать о том, каким образом и по какому поводу поручено ему было отвезти письмо. Между тем выведенный почти из терпения несуразными речами серого человека, он чуть было не проговорился. Ему стало очень досадно на себя, и он вдруг почувствовал, как кровь приливает к его щекам и он краснеет.

Серый человек понял его смущение иначе и истолковал его по-своему.

– Так вот, господин барон, – как бы заключая разговор, произнес он деловито, – все обстоит очень хорошо. Теперь позвольте проводить вас, так как мешкать нельзя, не то нас могут увидеть вместе.

Кирш только и желал, как бы поскорее выбраться из дворца, чтобы покончить, как он думал, с этой историей, в которую попал нежданно-негаданно.

Серый человек проводил его через коридор и прихожую на лестницу и там раскланялся с ним. Он не назвал себя Киршу, а тот не спросил его об этом, потому, во-первых, что торопился, а во-вторых, это его ничуть не интересовало.

Выйдя из подъезда на свежий воздух, хотя уже и согретый солнечными лучами, но все-таки вольготный, по сравнению с душной комнатой, Кирш вздохнул свободнее. Ему очень хотелось отправиться теперь домой и лечь спать, но он чувствовал, что едва ли заснет, если не освободится от ответного письма Трамвилю, которое лежало теперь у него в кармане и словно давало себя чувствовать.

Он решил, что сядет в дилижанс, ходивший в Гатчину по дороге, где стоял трактир, в котором лежал теперь Трамвиль.

На Миллионной Кирш взял извозчика и, очень недовольный собой и всем случившимся, уселся сгорбившись, глубоко засунув руки в карманы.

«И чего я вляпался в эту историю? – упрекал он себя. – Теперь надо сильно подумать, как же быть?»

Положение его было, действительно, неприятно; по тому, что он мог понять из разговора серого человека, он видел, что затевалось что-то нехорошее, и притом в таких сферах, о которых он, Кирш, не думал, что попадет в них. А между тем он попал и так или иначе стал прикосновенен.

Что же ему было делать? Пойти и рассказать обо всем? Но, во-первых, идти ему было не к кому, а во-вторых, это значило сделать донос, что нравственно претило Киршу. Между тем молчать тоже было нельзя, потому что тогда он становился сообщником неизвестных ему людей, Бог их знает что замышлявших.

Так, сидя верхом на калибре и качаясь на нем по ухабам то в ту, то в другую сторону, барон не знал, на что ему решиться.

Доехав до дилижанса и разместившись в нем, Кирш все еще не знал, что ему делать; но тут глаза его сомкнулись, и он крепко заснул.

До отхода дилижанса было еще много времени.